«…только истерическим поросятам из нынешних модернистов простительно думать, что мир лет десять тому назад был совершенно неузнаваем по сравнению со всей предыдущей мировой историей» Иван Бунин «Надписи».1924.

https://regnum.ru/opinion/4007400

Речь зашла о награждении на литературном конкурсе и выборе лауреатов. Была рекомендована одна поэтесса, но, когда довелось обратился к её стихам, те оказались слабыми, лишёнными каких-либо художественных признаков и даже внешней попытки приближения к поэтическому звучанию. Зато поэтесса вовсю предлагает услуги по обучению основам поэтического мастерства. Разумеется, платные. Из жизни. 2025 г.

Столько уже сказано об ужасающем состоянии культуры, поразившем Россию в последние три десятилетия. Речь тут не об исключениях из рыночной картины, а о стратегическом векторе, который вопреки здравому смыслу оказался сильней самородного и свободного слова. Причины столь плачевного состояния не раз назывались – это и отсутствие государственного подхода к культуре, (точнее изменение его естества и подстрой под рынок), и превращение издательств из учреждений культуры в средства личного обогащения отдельных лиц. Зависимость литературного процесса от культурных пристрастий этих лиц. Ну и в целом весь перестроечный курс на низведение русской культуры, замену душевных основ. Естественно, идёт целенаправленное влияние на художественный вкус читателя, которому вдалбливается что «новое время диктует новую» литературу. При том, что и в Советской, и в Царской России руководство державы понимало государственную значимость корневой Русской литературы, вспомним отношения Пушкина и русского Императора.
Существующие сегодня цифровые программы позволяют быстро получить ответ на интересующий вопрос. Спросил, в чём же причина упадка литературы. Ответ презренной машины был молниеносен: «ориентирована на коммерческий успех, а не на художественную ценность».

ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ

Трудно не признать, что у каждого явления культуры есть своя вершинная точка, исторический взлёт, когда на волне открытия и одновременного потрясения этим открытием создаются настолько непревзойдённые шедевры, что весь дальнейший путь оказывается лишь переживанием этого потрясения и попытки в его русле удержаться. Это было и в живописи, и в классической музыке, это было в кинематографе и даже в молодёжной музыке – вспомним всплеск 60-70-х, на фоне которого особенно жалко и коммерчески уныло выглядят все последующие потуги. Это было и в русской литературе 19 века, когда она накрепко вошла в планетарную культуру, став образцом для многих зарубежных писателей.
У нашей многовековой литературы есть три незыблемых признака, настолько явных и могучих, что порой бывает достаточно одного из них, чтобы определить родовую принадлежность произведения. Эти признаки: народность, религиозность и благородство интонации. Если следовать образу Троицы, то последнюю следует отметить особо – воистину, как дух Святой витает она над страницами лучших произведений.
Воистину непостижимы подобные страницы и не поддаются подражанию: дело не в методе, а в чём-то глубоком, связанным с предельной честностью сердца. И речь в наши дни не о том, как масштабом дарования достичь Пушкина, а о том, чтобы удержать образец. Сегодня само дерзновение в столбовом этом направлении – признак верного выбора и надежды.

МЕТАМОРФОЗЫ

Удивительны метаморфозы образованного класса! О, эти мягчайшие и будто бы интеллигентные дамы, которых на советской кухне было трудно вообразить без «Ах, Достоевский и духовность!», и «Ох, Набоков и Мандельштам»! Но будучи вынесенными к штурвалу коммерческого книгоиздания, они вдруг оказались идеологинями совсем иного направления словестности. Куда девалось эстетское фырканье, раздражение дурновкусием и возмущение подделкой!? Ворчуньи где и ворчуны?

Их след простыл. На новом поле
Все по-партийному дружны.

Одна милая дама даже вывезла на своём собственном литературном канале следующее. Оказывается! Хоть в советское время мы и были предельно книжными и читали под одеялом с фонариками – но всё это было вынужденным. От те раз. А я думал, для глубокого чтения как раз и НЕОБХОДИМЫ затвор и духовная автономия. И ещё «оказывается»: человеку, нужен свободный выбор из равноправно существующих образцов! Можно книги, а можно и арт-культ-инсталяции. Все образцы равны. Отличать не учим. Вот.
В таких людях меня поражала необыкновенная «культурная мягкость», которая вроде бы не может не предполагать благородства душевного строя, врождённой чести и неподкупности, чутья на слово и интонацию, слуха на пошлость и протчего протчего, что в конечном итоге и является для русского литератора «верностью идеалам». Но то, как перечисленное вяжется с равенством образцов, сокрыто для меня великою тайной.

ПОМЕХА ИЛИ ПОДМОГА?

Прозу средней руки в целом писать проще, чем стихи – в стихотворении отчётливей дар, ведь всё упирается в прекрасную строку, в её вещее звучание. Поэтическое слово вспыхивает в сознании в течении мгновения. В прозе же можно многого достичь измором Музы, расчётом, упорством. И чтением или не чтением образцов.
Вот взять многовековой багаж литературного опыта – помеха он или подмога? С одной стороны «загородил пол неба гений», а с другой – «какие лица за плечьми»?! Аллея великих имён. Каждый с неповторимом голосом, с приёмами, которые НИЧТО по сравнению с авторской душой, её слухом и зрением. Именно точность передачи ощущений жизни и дарит читателю роднящее узнавание себя в героях предыдущих эпох, чувство единства Русского времени. И каждый из великих художников оставил в этом времени своё свидетельство, СВОЁ ЖИТИЕ русского человека, то восхищаясь им, то костеря на чём свет стоит, но всегда находя в нём образ Божий.

ПАРИЖСКИЕ ЛИВНИ

Есть ли что-либо подобное в произведениях тех авторов, которые сегодня на слуху? Конечно, нет. Как нет и задачи быть художником. Один из современных сочинителей, Рубанов, бесконца употребляет слово «делать» книги. Навязчивое употребление этого оборота помогает обозначить важное качество современной литературы – её сделанность. Авторы делают тексты. Конвеерную продукцию по заранее известному шаблону. И сдавая очередную рукопись, уже думают о следующей и уже перемигнулись на этот счёт с издателем. («Сейчас романы идут» — «В курсях»). Редко увидишь в таком ряду сборник рассказов или очерков, не говоря о стихах…
Есть удивительные законы соотношения правд – правды жизненной и правды литературной. Высшая художественная правда есть их слияние. Допустим, существует эффектная фамилия Одиноков, и действительно есть на свете люди с такой фамилией. Но если вставить её в книгу, она мгновенно станет пошло-нарочитой, будто бы «говорящей», вроде рубановского «Знаева».
Сюжетная пластика живет теми же законами, и её ходы так же проходят пробу наивысшей той правдой, и никакая ловкость сюжетоплетения её не заменит. Лишь оставит оскомину сценарности массового кинематографа. Умение, а если точнее – решимость чувствовать подобные сколь тонкие, столь и очевидные вещи как раз и отличает настоящего художника.
Есть своя бесполезность в подобных рассуждениях, тебе всегда скажут: «А нам нравится» или: «Это вы от зависти». Про «нравится» оставлю, а про «зависть» уточню: под последней подразумевают зависть к тиражам, премиям и местам на полках магазинов. Толк же — о литературе, завидовать качеству которой ввиду всего вышеизложенного было бы лицемерием.
Попробую передать дух некоторых по-своему типичных, а потому и влияющих на аудиторию книг, которые нельзя отнести к откровенно коммерческим и которые претендуют на «настоящую литературу». Критический разбор штука предвзятая, отстоять свою неприязнь к тому или иному произведению дело техники. Но положение сегодня и впрямь нелепое – и читать невозможно, и не высказаться нельзя. Поэтому коснусь лишь общего духа.
Вот одна из разновидностей: потрёпанные социальной обстановкой герои, бегущие от постылости жизни и плохих жён обязательно в отпуск за границу и там размышляющие о трогательно-нудной жизни в СССР. С непременной попыткой прибавить традиционной «типичности», то есть, выдать свои сопли за что-то общенародное. Хотя при всей «типичности» в самом сюжетном посыле таких книг заключено враньё, потому никто так не бегает по Парижам. Это не значит, что какой-то представитель мужского пола не может поехать в Париж и предаться там хмельным мерехлюндиям (с намёком-отмазкой, что это будто бы очень по-русски). Может – чего не бывает. Но если говорить о попадании в нечто художественно-точное (или даже в «типичное»!) то попадания нет, потому что Париж суть «типично» дамская мечта.
Такие герои всегда нуднее, серее, «хуже» автора. Хотя есть и другой опыт, по-человечески более понятный, когда герои прекрасней автора и в этом дерзновении есть стремление хоть в книге как-то очиститься, свериться с высотой… Знаете, как на промысле — закинул понягу с добытым соболем на скалку и лезешь… Нет – здесь обратный случай.
Приблизительно из этой же серии, только поосновательнее, чешско-немецко-судетский вариант – тоже с унылыми персонажами, с каким-нибудь «помятым облезлый мужчиной с блёклыми глазами» и его бесконечными философствованиями. Не верю, что, когда столько наболело внутри России, кто-то будет страдать за чехов или немцев, обиженных или не обиженных друг-другом. Идейную часть даже обсуждать не буду, там всё понятно – гнилая книга про гнилого героя, который конечно же гнилее автора. Но главное другое — опять пошлость вместо подлинности, опять выдуманные сопли на фоне настоящей крови, опять всё уже прожёванное и выплюнутое, какая-то книжно-типическая «задача интеллигента осмыслить» перестройку и историю… Опять осмысливать вместо того, чтоб действовать. Зато как же автор изосторожничался: чтобы и не прилетело, и международно-гуманистическое сообщество не отказало в приёме. Что же касается литературы как таковой, интонаций, языка – да слабо. То священник, с многозначительной неестественностью называемый «попом», то попытка вплести в текст «какую-то эсэмэску» — претензия на документализм и молодёжную забавность, достойная разве что студента. И обязательно топорный символизм – герой символизирует Россию, а героиня Украину… Ах как тонко! А главное в ногу со временем. Ладно… Зато такие «Европейские дожди» на ладони – какие есть. Честные. За что выдаются – так они и читаются. (Вышеизложенные размышления навеяло знакомство с творчеством Р.Сенчина и А.Варламова — «Дождь в Париже» и «Одсун»).

ГРАДУС ПОДМЕНЫ

А имеются ведь более «искусные» опыты литературствования. Например, «Лавр» Водолазкина. Трижды брал приступом и под политическим давлением знакомых. Осаду снял.
Искусственный язык. Замогильная интонация, призванная передать будто бы «средневековый» русский дух. Термин «средневековье», «окутавший» книгу. Ощущение притяжки: при слове Средневековье представляю Европу, а не Русскую Древность.
Пошлейшее вкрапление старинных слов в повествование. Конечно же призванное впечатлить читателя (ах, как оригинально лексику соединил!), равно, как и появление в «старине» пластиковых бутылок. Какие-то народные Елизары, портящие воздух с того света. («Пукающие» – так и написано! Анекдот.) Обязательный проброс гнуси, сквернословья, точечный, но имеющийся и словно обозначающий, ребята, ни бэ, я ваш, несмотря на всю «верообразность» моей этнографической подделки.
Любой человек, глубоко связанный с верой, знает, насколько невозможно одновременное вмещение церковного и матерного даже ВНУТРИ СЕБЯ САМОГО. Допущение подобного соседства называется духовным лицемерием, это объяснит любой батюшка. Да и самому тошно — когда с тех же уст, которыми только что молился, сорвётся матюшок. Но это, если ВСЁ по правде, если действительно мучаешься такими вопросами. А когда такое допускаешь УЖЕ (ИЛИ ДАЖЕ) В КНИГЕ, значит ты вообще вне поля, значит для тебя и слово, и тема – не более, чем инструмент. Стройплощадка для построений.
Не знаю… Вообще так вот взять и начать писать о Святой Руси… Мне кажется, подвигнуть к этому может только великое потрясение души, чувство какого-то душевного предела, края жизни, да какая-то немыслимая уже любовь, да путь к Алтарю… И что после подобной книги ты должен либо написать что-то ещё более высоко-горнее, либо уж замолчать.
Зато как они любят снабдить название комментарием! «Неисторический роман» (мол, простите за отсебятину!), «роман без границ» (намёк на международность). Как будто читатель сам не разберётся.
У людей с корнями, у людей, живущих на этой Руси – церковном ли созиданием, трудом ли в деревне и на природе, при чтении подобной литературы возникает единственное ощущение: что ты мне тут втёхиваешь? Что ты мне рассказываешь про «звёзды, рыбы и травы», про мою землю и про мою веру? Ты сам-то что умеешь и что знаешь? Иди дури своим мрачным лубком француза или немца!
Поэтому гуманитарная эта мертвечина по градусу подмены гораздо сильнее любых «непогод над Европами». И какие бы ни затевались дискуссии про жанр «жития», цель одна – перевести дело в плоскость жанра, подменив конструкцией собственное ощущение жизни и своей судьбы. А потом выступить с нравоучением: «Главное не история – а наша собственная история». Хотя как раз её-то и нет.

ЭПИЛОГ

Как после такого не достать с полки «Капитанскую дочку» и «Казаков», «Карамазовых» и «Жизнь Арсеньева»! Открыть страницу и вернуться… В родной и прекрасный поток. Услышать после эстрады звучание симфонического оркестра.
И язык, и мысль, и природа, и эта пронзительная, родная до слёз раненность души. И этот гимн ВЫСОТЕ И БОЖЕСТВЕННОЙ ПРИРОДЕ ПОДЛИННОЙ ЖИЗНИ, каким бы испытанием она не была.
ЭТО настоящая литература.