Виктор Петрович Астафьев — один из самых читаемых русских писателей. Произведения его переведены на многие языки мира. В последние годы он мало давал интервью, и со мной согласился поговорить только потому, что мы с ним земляки и давние добрые знакомые. Я приехал в канун его 75-летия в его «Ясную Поляну», простую деревенскую избу в родной Овсянке на берегу Енисея, близ Красноярска (там он жил летом).

С утра он работал над рукописью. Вид был усталый. Тут еще телефон отвлекал, а на звонки он привык отвечать сам. Поэтому разговор не раз прерывался, иногда на самом интересном месте. И продолжался уже в другом русле. Слушать его было — одно удовольствие, на все у него свой взгляд. Виктор Петрович вставлял в речь соленые словечки, меткие, нелицеприятные характеристики.

— Со мной про Бога легко разговаривать. Вот тут как-то сидели мы… Один знакомый, начальник (я знаю, что он в аварию попадал, в тяжелую, и три человека, которые с ним были, погибли). Я и говорю: «Ты хоть понимаешь, что тебя Бог спас?» Он мне толкует, что вот, «если б на нашей машине — я бы сразу погиб, а это — „Вольво“».

— Да, в таком случае говорят: «Бог стучится в сердце, чтобы человек воззвал к Нему».

— Но многое Бог не слышит, потому что против заветов Его живем. Вот я переправлялся через Днепр в таком месте, где из 25 тысяч, отправляющихся на тот берег, доплыло три тысячи шестьсот. Все они, когда били их (а все было пристреляно немцами), да еще с самолетов, — они все кричали только «Мама» и — «Бог». Среди них были только что принятые в партию и давно состоящие в партии. «Мама» — кричали они — и «Господи Боже, помоги мне!». На крайний случай вспоминают только мать и Бога.

— И Вы вспоминали?

— Конечно, а кого ж? Глупый был, молоденький… Но я никогда не отказывался от Бога — ни в душе, нигде. И мне было легче это сделать, потому что я никогда не был ни в пионерах, ни в комсомоле, ни в партии. Не был я там совершенно сознательно — правда, не в силу причин, что я был таким вот верующим. Нет, я просто насмотрелся на все на это и понял, что это за организации. Мне было всегда противно, когда честь пионеры отдают, вышагивают там чего-то, собрания уже устраивают в детстве. Вместо того чтобы играть в горелки, быть самими собой, уже с детства становятся солдатиками. Подобное американцы внедряют в сознание своего народа.

— А еще случалось, когда чувствовали: Бог есть? Он помогает Вам?

— О-о! И не раз! И в работе помогает. Как только начинаю писать книгу — и отовсюду нежданно помощь — это Бог помогает. А бывало, начинал такие книги, где все — через пень-колоду, значит, не Божье дело я делаю.

— Недаром у нас о творческом человеке говорят: «Бог дал ему талант».

— Не дал, а даровал. Дарование. Бог даровал нам жизнь, даровал природу, чтоб мы жили, как следует. А то, что мы все Божьи заветы нарушаем — это наша вина перед Ним. Бог всегда учил хорошему: любить ближнего, быть братьями… «Не убий, не укради, не прелюбодействуй, не пожелай ничего, что у ближнего, трудись в поте лица своего, и будешь счастлив своим трудом…»

— А что, по-Вашему, несовместимо с верой в Бога?

— Прелюбодеянием заниматься. Есть же супруга, положенная от Бога. Есть какие-то заповеди в связи с этим. Ради Бога и соблюдай. Большевики ведь ничего нового не придумали и пытались подправить заповеди, и подправляли на свой манер. Только слова переставляли: «Люби нас, обожай вождей своих и молись им». Ничего не получилось. И получиться не могло. Кто верил в Бога, был хорошо воспитан — они знали, что шайка эта вся обречена. Сколько ни читаю воспоминаний, везде: «Это не от Бога… Богом проклято, не устоит». И не устояло — в три дня развалилось.
Со мной про Бога легко разговаривать, со мной труднее разговаривать про большевиков, про коммунистов, терпеть не могу шатию эту. Говорили: «Бога нет, царя не надо, мы на кочке проживем». Вот на кочке и живем. И кто больше всех настаивает — разделить по нациям, по Богу? Большевики-безбожники или их последователи. Наши так называемые «националисты» нынешние. Кричат о других: «Бог не тот. Вера не та!» Мы вот «богоизбранные», и все!

— Наш ведь народ когда-то считался богоизбранным.

— А это придумано все славянофилами. Сейчас вон у нас бегают с фашистскими знаками на рукаве и хвалят народ: «Богоизбранный, богоданный… Великий народ. Жил хорошо, процветал, — пришли антихристы (причем, антихристы — не коммунисты, а ельцинцы) и за три дня разорили великую страну и повергли великий народ». Гайдар как эту басню услышал, говорит: «Я себя чувствую богатырем, Ильёй Муромцем. Не побыв года в Доме правительства, разорил страну». Коммунистические выдумки! Свою вину свалить на других — им удается. Народ с короткой памятью. Ведь чтобы подумать, надо остановиться. Остановиться большевики не давали, гнали по кругу. Нарочно гнали, чтоб некогда было задуматься. Кто задумается, сразу поймет, что они мошенники.

Представляю, что это был за народ в 17-м году. Ой-о-о-ой! Темные эти массы, которым что ни скажешь, куда ни поведешь — они как стадо. Если человек сейчас, в конце столетия, имея высшее образование, мыслит на грани какого-то безграмотного, тупого мужика. Хайлают там около памятника (Ленину). Антисемиты, а идут к жидо-чувашу (по их же терминологии) и хайлают возле него. Почему я со всеми националистами и разошелся. Теперь заваливают письмами, что я против народа, ненавижу свой народ. Я народ тихо люблю.

— А что такое любить свой народ, Петрович?

— Да жалеть его! Слово «любить» ведь редко употреблялось в русском языке. Жалеть надо. Жалеть. Вся наша классика, а особенно товарищ (!) Тургенев, все с умилением относились к народу, сладкоголосо с ним разговаривали, правду в глаза никогда не говорили. А те, кто пробовали, как Лесков, Бунин, тем попало от демократов. Лескова просто закрыли для русского народа.

— Лескова очень люблю, кстати.

— Я тоже. Нельзя не любить — истинно русский писатель.

— Теперь не столько читают, сколько телевизор смотрят…

— Да, вот и привились новые черты характера: безразличие к крови… к смерти… даже к себе. Даже к себе! Безработица сейчас, а не дорожат работой, по-прежнему наплевательски относятся к делу своему, к людям. Так жить легче: шаляй-валяй исполняют свои обязанности на земле, родительские, рабочие. Ни царя в голове, ни Бога в душе. Сами довели себя до такого состояния, а ищут виноватых. И — чувство неблагодарности. Самое главное — народ наш не научен благодарности. А по-моему, Бог больше всего наказывает за неблагодарность. А разве не за что благодарить? Порадуйся тому, что Бог сотворил, каждому дню, который тебе Господь подарил. Солнце видишь, такую планету видишь перед собой, ребятишки растут… Поблагодари Бога за все.

— От политики Вы отошли?

— Стараюсь, хотя тянут со всех сторон, тот — за рукав, тот — за штанину.

— Виктор Петрович, знаю, все политики последнего десятилетия побывали у Вас в гостях…

— Все, кроме коммунистов.

— А Горбачев?

— Как-то я на этом не заострял внимания — ни в жизни своей, ни в деятельности не подчеркивал. Он здесь был, дома у меня.

— Время трудное, материально помогаете многим, наслышан…

— Да, в силу своих возможностей. Кто всерьез просит денег, кому надо бы потрудиться, самому попробовать хлеб добывать, а он уже попрошайничать привык. Но есть люди в тяжелейшем положении. Вот живет сейчас на Украине Д., у бедняги ногу отняли, и надо остатки ноги отнимать, баба его диабетом болеет, сын — церебральным параличом. Как тут не помочь? А жизнь на Украине самостийной еще хуже, чем у нас. Я христианство всегда сопрягаю с милосердием. Вера христианская учит любви к ближнему своему. Слава Богу, что она укрепляет дух, помогает оставаться людьми, не терять человеческого облика, достоинства. В этом, я думаю, главная задача христианства. Но я никогда не интересовался ни литературой этой, ни историей христианства, хотя стоят вон три тома, все некогда полистать.

— А Вы согласны, что в новозаветное время Бог Духом Святым живет не столько в рукотворных храмах, сколько в сердцах человеческих?

— Да я вообще отношусь к храму, как к посреднику. Театр своего рода, где изображается спектакль, причем спектакль обветшалый, устарелый. Слушают, и большинство прихожан не понимает, о чем речь идет. Обветшалые их и обращения, и слова в какой-то мере непонятные.

Ну, две-три молитвы понимают, и то, слава Богу, что ходят. Все эти требы, которые они справляют, нуждаются в обновлении, чтобы сблизить их с современным народом. И хотят они, не хотят, сопротивляются, консервативны, а все-таки это нужно. Эти полтора-два часа литургии, потом последующие устоять ведь в большинстве своем старым людям очень тяжело. Отстоят, а потом еще хвастаются: «Я всю ночь устояла».

— Лежит ли что на сердце у Вас, что хотели бы, чтоб непременно исполнилось при жизни еще?

— Больше всего хочу, чтобы эта страна, народ остались в спокойствии. Все живут в тревоге. И тревога неосознанная. Со злобой. А я в печали. Мне вдруг станет тревожно, как насмотришься «ящика», газет начитаешься, послушаешь, как мы живем, и тревожно становится на душе. Какая-то постоянная, давящая тревога за будущее, за ребятишек, за все, так сказать. Чтоб тревога эта оставила народ. Тогда он скорее и к добру придет. Все-таки не красота, а доброта спасет мир, если спасет.

— Спасет…

— Ну, будем верить в это. Слава Богу, живем.

— И дай нам Бог мудрое сердце — время такое пережить, Виктор Петрович. Пожелаю Вам Божьего благословения на каждый день.

— Да, днями уже живешь. Не годами, а днями. Дожить до весны теперь. Кажется, легче будет, в деревню уедешь… Каждый день дается уже какими-то усилиями. Работаю все время. И раз Бог сподобил дожить до 75 лет при фронтовом-то прошлом, при всех болезнях, значит, так угодно Ему. Значит, что-то поделаем, поблагодарим Его за все дела, за то, что имеет Он к нам, грешным, сожаление, снисхождение и любовь.

P. S. Виктор Астафьев умер 29 ноября 2001 года в Красноярске на 78 году жизни. В последнее время он тяжело болел: перенес два инсульта. Но, несмотря на это, до самой смерти работал над очередной повестью.