Прочитать все произведение27.04.2015
Поэты страшные люди. Если люди вообще. Они шипят, как переваренный кофе, когда ты выбегаешь к ним на кухню после двух ночи, и никогда не извиняются, если в лампаде оказывается недостаточно масла. Им не стыдно прикидываться дворниками и прихожанами провинциальных храмов, даже если бенгальские огни на месте глаз выдают их с головой и оптимальная (как они полагают) толщина кожи не помогает скрыться от преследователей, мерещащихся в их словах младенцам, рождённым в свете яблонь и ладоней, июльской ночью в гамаке.
Ладно-ладно, согласна, насчет гамака это уже явный перебор. Но, по правде сказать, настоящие образы рождаются нередко и в менее подходящих условиях, а я всю жизнь считала себя только образом, персонажем, пусть эпизодическим, упоминаемым один — единственный раз на странице 284, но только самой гениальной книги, где ангелы трубят в свою трубу. Конечно, как обычно и бывает, я заблудилась и нарисовалась в итоге в главной роли, но всего лишь своей книги, начатой в шутку теми странными людьми, которых я так и не смогла понять:
— Папа, а правда, что гений и злодейство — две вещи несовместные? — Что ты имеешь в виду? Гениальность сама по себе зло. Ты вообще знаешь, кто такой гений?
— Нет. Не очень.
— Ну, а что тогда плачешь?
Но кое-что я знала — гении были у императоров, им приносили в жертву белых голубей, а белокурый Моцарт на экране был гением Сальери, принесённым в жертву самому себе за то, что казался хрустальным человечком, которого грех не разбить.
— Но ведь их тогда совсем не останется!
— Так и не осталось почти.
Не удивительно, что я старалась не появляться без особой нужды в этой холодной комнате с телевизором : там вечно были либо новости со страшной музыкой, либо канал вроде «культуры», всегда готовый засвидетельствовать, что все ангелы давно погибли, и здесь никто не ждёт их воскресенья. Но бабушка новости любила и охотно делилась ими. Когда же мы переехали в отдельную квартиру, прислала нам телевизор, чтобы мы, не дай Бог, не забыли, где живём.
Я пряталась от него в кладовке, в надежде, что рано или поздно на одной из полок нарисуется Нарния и бесконечный тарарам соседней комнаты растает в солнечном дыхании Аслана. Иногда так и происходило, правда, далеко не там, где мне того хотелось. Например, однажды в лампочке, которая светила кладовке, завелась толпа людей, почему-то в русских (тогда ещё) костюмах — девушки в платках, ругачие и круглолицые, мужчины, видные меньше из-за близости к центру, но такие же счастливые и бессмысленные; стариков среди них не было, и детей, скорее всего, тоже, кроме одной четырёхлетней девочки, любившей жить на новогодней ёлке среди шаров — она сама была как шарик. Конечно, это мало походило на Нарнию, но лучше лампочка, чем ничего, так что приходилось покорно пялиться в стекло, пока оно не соизволит треснуть и выпустить или впустить меня.
Я любовалась бесконечно долго, а Шарик любовалась на меня. Другие насельники лампы работали, ругались, веселились, строили домики и снова их ломали, суетились, копили кульки с сахаром, а Шарик сидела и смотрела на меня со своей мега-ёлки. Стоит ли писать, насколько она мне показалась симпатичной? Она росла, меняла цвет волос и сарафана, хлопала глазами, пока в лампочке не возникло чернильное глазастое облако и не заволокло незаметно для жителей всё их пространство — внутри и снаружи, причмокивая веками по стеклу от удовольствия. Наконец, вылизав всё, оно молодецки свистнуло, чтобы уж наверняка не оставить никого в живых, а потом, покряхтывая, начало вылезать мне навстречу.
— Ааа! Уструись!
— Это всё электрификация, — заявила Шарик из под самой нарнийской полки, — не может оно уструиться, водички в лампочке не хватает.
Позже я старалась не вспоминать, что моё первое знакомство с ними было таким пугающим, тем более, что бывали в жизни вещи и пострашнее. Например, когда тебя учат молиться:
— …и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.
— «Отлукавого» — это Бог? (Заметив возмущенье мамы) Ну, или что-то в этом роде?!
Оргкомитет конкурса