24.03.2014
Взгляд, привыкший к большим пространствам
натыкается на дома.
Как единый участок суши
в доме сдвинуты два стола
Не молитвы ли там читают?
Бога Богом не разменять.
Руки к звездочке привыкают,
опускают ее на гладь
поля. Снившийся нам безумным
поздно ночью уйдет в закат.
Звуки двинутся вслед за бубном.
Мои бесы — в ад.
***
Здесь всегда выбирали холод первоосновой
Набивали им трубки,
Вселяли его в слово,
Отчего оно становилось хрупким, но било словно
Линейка учителя пальцы ученика.
Если здесь умирали,
то не от старости – от мигрени.
В этом городе сквозняки –
оправдание щели.
От ночных разговоров мороз по коже,
И засыпается с мыслью, что что-то должен,
но кому – непонятно…
Окна зашторены наглухо, будто платья
Женщин, боящихся холода или взглядов.
Химия первоначально — лишь интересы к ядам.
К горлу (вошло в привычку)
подтягивается зевота
на рассказы соседки:
про мужа и про работу,
про «разорившись на окна –
дуло семью ветрами…»
Крошечные полотна жизни
Кто-то назвал стихами.
***
На каком-нибудь старом архипелаге,
Среди зимы.
Где ты был прогулкою ли, пробегом,
Где почтальоны свои тюки набивают снегом
И столько людей, что твои следы
Выбирают молчать о том, где ты был, где не был.
Там так много людей, что время не успевает
Вот, допустим, нальешь себе чай, а он не остывает
В течение ночи, месяца, полугода
И можно долго сидеть у старенького комода,
Кутаясь в свитера
И никаких тебе завтра или вчера
Лишь тишина с гудками далекого парохода.
Там нет никаких автобусов, вообще машин.
Все путешествуют пешим и невредим
Остается не тот, кто вместе со всеми шел
И не тот, кто отправился в путь с ножом,
А тот, кто как вышел – сразу на снег упал
И уставшего ангела левым крылом писал…
* * *
А ты говорил, что когда-нибудь я напишу мемуары
О том, как ты шел по ступеням вниз.
Потом буду читать их, чуть переигрывая и картавя,
И когда какой-нибудь журналист
Расспрашивать будет о быте и о котах,
Оставшихся мне в наследство,
О тебе, о том, какое такое место
Ты сумел занять в иерархии снов и книг,
Битой посуды, «а вот еще новый стих»,
Сломанной дверцы шкафа, других людей…
Вот эти талдычат «выпей», эти «еще налей»,
На все вопросы я буду изворачиваться,
Лихо врать, что ты в большей степени вымысел,
И тетрадь — твой дом,
А не эта пятиэтажка
С ларьком на привязи за углом…
***
Восемь полотен Босха
Над изгибом руки бледнели
Волосы в каплях воска
Пришедшие ночью пели,
Бессмертинкой чистя душу.
С крыши видна дорога
Эй, заплутавший в соснах,
Остановись у Бога
***
Окромеш этих дней кроме черта никто не сунется
Да и тот лишь с листочком пустырника за щекой
И в оконном стекле перевернутой видится улица
В зеркале перед иконой кто – то чужой
Ветки еловые возле лампадки прячутся
Медь заливают масляно – черной смолой
Цвет живой с них кто-то соскаблил начисто
И их некому будет бросать за мной
Колеса тележные собой заменили мельницы,
А еще мы на них гадали, когда умрем
В ветер выйдем, и сколько кругов навертится
Столько лет мы еще с грехом пополам проживем
***
То ли город умело подстроился под меня,
Наконец-то избрав что-то вечно-осеннее фоном,
То ли нервная тень того дальнего фонаря
Ложится на руку телефонным
Шнуром. И прямо на стык суставов.
Поезда отъезжают прежде своих составов.
Ты – даже до поездов.
Опиши меня, как какой-нибудь серый остров.
Нашим снам почему-то всегда не хватало веры.
В ногах остается сухой травянистый остов
И какой-то барбос бредет за тобою следом.
Эта память всех единичных улиц, всех перекрестков.
Чешуя выгорает красным на солнцепеке.
Угадать бы тот не пустой наперсток
По приезде в твой городок далекий.
И каким-нибудь вечером,
Измучившись от простуды,
От книжно-дурных обложек,
Замочной сажи,
Кто-то придет, помоет твою посуду,
Подарит новую брошку…
И что-то смешное скажет…
Оргкомитет конкурса