22.06.2011
Застенчивые девушки, навязчивые мальчики,
Степенные семейные на пляже разлеглись.
И кто-то громко сетовал: «Хочу загар, как в Нальчике!»
А чьи-то дети в кустиках серьезно подрались.
Степенные обедали, навязчивые грезили
О ветреных застенчивых, играли в волейбол.
А девочка, которая смеялась очень весело,
Пронзительно воскликнула: «К нам водолаз пришел!»
Заахали, заохали, поплыли дружно к берегу.
— Ой, батюшки, послушайте, здесь кто-то утонул!
— Любимая, пожалуйста, заканчивай истерику!
— Он не заразный?
— Господи, а я воды глотнул!..
— Смотрите, поднимается!
— Нашли, несут!
— Спокойнее!
— Поди напился…
— Вынырнул, но не хватило сил…
А водолаз оранжевый, тем временем, покойного
Местами черно-синего, на берег положил.
Застенчивые плакали, навязчивые думали:
Откуда, кто, что делал здесь, зачем здесь утонул.
Степенные судачили:
— Вон, ноги в воду сунули.
— А чтобы не испортился.
— Как будто бы уснул…
— Ну, что за безобразие! На пляже труп оставили!
Здесь дети же купаются!
— И правда, произвол!
— Лет двадцать парню…
— Жалко вам?! Вот вы бы нас избавили
От этакого зрелища!
— Но водолаз ушел!..
А солнце равнодушное светило, грело головы,
Река текла по-прежнему, кусались комары.
Спокойному покойному досталось нынче здорово
От речки и от солнышка, от шумной детворы.
Вокруг него обедали, играли, куролесили.
Смотрели очень пристально, как он раздет, разут.
А девочка, которая смеялась очень весело
Пронзительно воскликнула: «Вон дяденьки идут!»
Печальный суд.мед.эксперт шел, и следователь опытный.
Не тратя время попусту — не хвалят за простой —
Спокойного покойного небрежно, нервно, хлопотно
На тряпки тут же бросили и унесли с собой.
Навязчивые мальчики купаться сразу ринулись,
Застенчивые думали о мальчиках тайком.
Семейные собрались и степенно с пляжа двинулись.
Покойный, успокоенный, не думал ни о ком.
***
У Василия Николаевича дедушка — враг народа,
Убитый, расстрелянный до смерти,
Как водится, в тридцать седьмом.
Отец рассказывал Васе, что бабушка стала дурашливой,
Ходила зимой на улицу
В исподнем да босиком.
А когда шла война, Николенька, уязвленный в самую душу,
Подолгу желудком мучился
И выжил едва-едва.
Талоны — для пролетариев, а сыну врага народа
Высокое небо синее,
Зеленая, в рост, трава.
И самыми вкусными были молоденькие одуванчики,
Такие — едва подросшие —
Чтоб сразу же умереть.
Избитые, как младенцы, изгрызенные зубами,
Изрубленные, в суп положенные.
Зато им и не стареть.
Вот Коля потом состарился: родил кареглазого сына,
Построил светлое будущее — пятиэтажное будущее.
Ненавидел товарища Сталина,
Никогда не носил патлы,
А Вася — носил патлы и стильный оранжевый галстук,
И крал у отца хлеб насущный,
И насущные вещи и деньги.
И отец посадил сына.
У Василия Николаевича открылась язва желудка.
Его отпустили досрочно,
Но язва не заросла.
Он жил в отцовской квартире сиротой у Христа за пазухой.
Пел Лазаря, крошки слизывал
С обеденного стола.
У Василия Николаевича так много свободного времени,
Что он ненавидит время,
— место,
— кофе,
— бытие,
— зеркало
И все другое среднего рода.
Все алчут и жаждут Истины, а ему бы найти работу,
Работу для инвалидов,
Судимых внуков врагов народа.
Мы с Василием Николаевичем недавно случайно встретились
У самой прекрасной площади
Великой этой страны.
Он в костюме Иосифа Сталина фотографиями с туристами
Зарабатывает на пропитание,
Рубашку, пиджак, штаны,
Телевизор, оплату жилплощади и на лучшее средство от памяти:
По сто на стакан, не более.
И лучше не запивать.
Спрашиваю: «А не жутко вам работать товарищем Сталиным?»
«Нет», — отвечает, — «а где еще?! …
Не хочется умирать».
Так странно: выйти из ночного клуба —
Из духоты, из тьмы, из глицерина —
И в поезд. Поезд едет на Урал.
Окно в купе открыть до середины,
Чтоб запах сена внутрь проникал…
Ночь, день и ночь смотреть и удивляться
Глобальным изменения ландшафта:
Луга, поля, ворота, горы. Стоп.
Урал! Урал похож на космонавта,
Который перед стартом крестит лоб.
***
Синий поезд исполнен очами.
Пересыщен людьми и вещами.
Вещи — почти все одинаковые,
А люди — разных национальностей и вероисповеданий.
На местах с номерами 37 тире 54 и 3 тире 36,
Потеряв из виду Родину, люди начали есть.
В это же время на месте под номером раз
Ехал мальчик, решавшийся сотворить намаз.
Туалет возле рабочего тамбура
Не лучшее средство для омовения,
Но мысли чище, чем руки хирурга,
А руки белей белого каления.
Многоочитии Херувимы,
Недоступны и неуловимы,
Смотрят, как на место под номером два
Молитвенный коврик ложится едва-едва.
Как на коня на верхнюю полку
Вскочил мальчишка. Молится с толком,
С чувством,
С расстановкой.
В связи с обстановкой в рост не встает.
Сплошь на коленях молитва идет.
Лежа на месте номер четыре,
Я понимаю: в суетном мире
Чай в подстаканниках, вафли, печенье,
Копченые куры, намаз, Воскресение,
Чудо, обыденность, гнев, всепрощение
Едут в вагоне одном.
В направлении Пенза-Казань.
Наш вагон аргус-класса
Материален: в нем скорость на массу,
Братья на братьев, белье на постель.
Поликультурный вагон-колыбель.
Мои умные очи сердца,
Заморгайте шальное скерцо!
До Казани меня далеко везти,
Заедят угрызения совести!..
В чемодановом чреве затерян молитвослов.
Дорожный складень — в пальто, в правом кармане.
С полки напротив явно зовут своих богов.
Я тайно, под простыней, творю крестное знамя.
Боюсь, что заметят, что люди на боковых
Вычислят мои телодвижения ненароком.
В кабинке напротив занято.
Разговор для двоих.
Там поднебесная барышня соединила кого-то с Богом.
***
Летом в поезде как в Дисе — граде ада:
Ни любви тебе, ни веры, ни прохлады.
Лица в поезде далекие, пустые,
Стекляшат в калейдоскопе не спеша.
Никого я из попутчиков не помню,
Кроме дядьки одного из Канаша.
Средний рост, давно за сорок, лысоватый.
Проводник, включите ветер. Очень надо!
Он сидел и улыбался мандарином,
И высасывал оранжевый клубок.
За окном безумно солнце мельтешило
И на лысине плясало между строк.
Улыбался дядька тихо да крамольно.
Отключите запах пота. Это больно.
Дядька вздрогнул и упал,
Детским мячиком скакал.
Бился, бился головой,
Пропадучий, но живой.
Кто-то охал и визжал,
Кто-то ноги задирал,
Чтобы дядька ненароком
Пеной их не замарал.
Мальчик маленький заплакал.
Дядька пеною закапал
Оброненную игрушку,
Непонятную зверушку.
Мальчик плачет и орет:
«Мама, дядя — идиот!
Он как мячик скачет, скачет…
Сумасшедший дядька, значит!»
Выгибался он дугой,
Дергал правою ногой,
А потом затих, сердешный,
И лежал чужой, нездешний,
Гордым Цезарем лежал,
С кипятком ходить мешал.
Из-за этого «Ван Гога»
Кто-то жаждал и алкал!
Летом в поезде как в Дисе — граде ада.
Не тревожьте дядьку, он лежит, как надо.
Как Болконский под Аустерлицем,
Смотрит в крышенебо, чуть дыша.
Он, болящий, мне частенько снится —
Сумасшедший мяч из Канаша.
— Как тебе? Страшно?
— Да нет, не страшно.
Только сблудила — ребенка носила -
И вот — снова живот.
Сына забрали. Пришел — он — важный -
И предложил, чтобы я заслужила
Свой рай — без лишних хлопот.
Черной невестой в Москву поеду
Либо меня закопают живую.
Смерть — как ни крути.
Я ненавижу русских за деда
И братьев. За них отомстить смогу я.
И рай — рай впереди!
Все объяснили: где — что, где клеммы.
Спустилась и еду по красной ветке.
Аллах, знаю, Он ждет.
Дети решают свои проблемы,
Юноша глади колено соседки.
Хак! Поганый народ!
Тесно. Толкают. Женщина рядом.
Русская. С пузом. Я тесно прижалась
К ней: живот к животу.
Чувствует — жестко. Встретились взглядом.
Вижу — дрожит, как овца, испугалась.
О, Аллах, я иду!
Движение вскоре восстановили.
Погибших не всех еще опознали.
По ним — плачем, скорбим.
Он — вуз не окончил, ее — не родили.
Диспетчера снова не отыскали.
Так что? Снова простим?!
29 марта — теракты в московском метро
***
— «Женщина веселая смеется, ударяя титьками о стол»
— «Шла Саша по шоссе и сосала сушку»
— «Любовь — это, блин, не фигня!»
— «…..»
Доносятся разномастные реплики
Из-за разнокалиберных дверей.
Съехались, слетелись писатели
Со всей необъятной России
В один подмосковный пансионат,
А там у писателей не спросили,
И выкинули библиотеку.
С советских времен занимала место!
— Ну, кто, кто такой С. Заяицкий?
— А вот «Знамя», 9-й номер за 82-й год.
— Старо, как «Новый мир» того же года.
— Надо же! Мои ровесники!
— Кто читал Владимира Зазубрина?
— А Михаила Анчарова?
Смешное название «Сода-Солнце»
— А вот повесть для детей
«Марко Поло разведчик».
Возьму почитать, вдруг понравится.
— А у меня целое сокровище!
Соловьевский Хожда Насреддин!
— Повезло… А мне только
«Песни пастуха» попадаются.
— Ребята, а вдруг и нас так же вот кто-нибудь
Выбросит лет через 25?
— И новые писатели будут копаться и удивляться:
— «Кто такой этот Лихой упырь?!»
— Смешное название….
Чьи голоса останутся, кого не забудут?
Гаснут, гаснут окна в доме,
Друг за другом, постоянно.
Растворяются жильцы
В пустоте чернильных улиц.
Воронки поют сопрано,
Приказав отдать концы.
Собирай-ка вещи, дочка.
Стал наш папа невезучим:
Увезли его совсем.
В ожиданье стука в двери
Алфавит с тобой мы учим,
Пропуская букву «М».
На работу — в школу утром
Не дошли с тобой. Умеют…
У безликих дядей прыть…
На двери сургуч, и окна
На хозяев не глазеют —
Приказали долго жить.
***
И мать, и свекровь простыли,
Пока мужиков поили,
Которые землю долбили
На мерзлой моей могиле.
И плакальщицы заныли,
И родственники жили-выли,
Когда гроб с трудом погрузили
И к кладбищу заскользили.
А я — замерзала ночами,
Врачи пожимали плечами,
И муж слезы лил ручьями
Да в церквах рыдал свечами.
Болящей, конечно, проще
Уйти февралю под нос...
Но честно ли умирать
В лютый мороз?!
И мать, и свекровь устали,
Платочком в лицо махали,
Потели, пили, вздыхали,
Пока меня обмывали.
“Испортится”, — все боялись.
За гроб в духоте держались.
До кладбища добирались -
К поминкам сплошь разбегались.
А я — задыхалась ночами,
Врачи пожимали плечами,
И муж слезы лил ручьями,
Врачей ругал сволочами.
Хотя мужикам и проще
Терзать земную кору,
Да ну его — умирать
В такую жару!
Вселенская скорбь
Легла на мое лицо.
Режутся зубы.
В кухне течет кран.
Пора менять. Не плачу.
Дочь самурая.
Думы о еде,
Сне, тепле и болезнях.
Старый и малый.
Взрослые мыслят:
Мыслю ли я? Минимум,
Я существую!
— О, несмышленый!
Мудрость взрослых поймешь ли?!
— Да! Мамой клянусь!
Все в слове «агу»:
Плач дождя, шепот ветра,
Мудрость столетий.
Любимый слог — «ге»:
Как произнести его,
Не улыбаясь?!
Мыслите, люди:
Лишь устами младенца
Добро глаголет!
***
Нет ни еллина, ни иудея.
Есть Москва, Кавказ и Рассея.
О событиях на Манежной
Лишь ленивый не написал.
На подмостки столицы снежной
Взгромоздился девятый вал.
Пан ОМОН разместился в ложах,
Всем отвешивал лиха фунт.
А на сцене, щадя прохожих,
Шел осмысленный русский бунт.
Написала в Москву подруге:
“Ирка, что там? Война? Кошмар?
Что, пора монтировку — в руки,
Чтобы крепче держать удар?”
Пишет: “Катька, ты непоседа.
Все по-прежнему, скука, сплин.
Только съехали два соседа.
Негр и армянин”.
Очень обеднел наш мир философами.
То ли стал он дивней и новей,
То ль у повитух с каменотесами
Не родится больше сыновей.
Оргкомитет конкурса