18.03.2011
ПОСЛУШНИК
ты ждёшь ответов от весны и неба,
обманчивых глазниц витражных окон,
от стен холодных непознавших солнца,
где святость дремлет чинно торжествуя.
монах-отшельник сухо шепчет «Амэн!»
душа, как власяница липнет к телу —
не снять, не сбросить путы прочных вервий.
фигуры скорбных женщин, детский лепет,
соборный сумрак стелется под ноги.
но робкий луч под сводом вдруг ослепит,
как знак свободы… кто тебе ответит
на твой вопрос — судьба, века, дороги?..
молись своим богам недостижимым
немой молитвой напрягая жилы.
_________________________________
от стен холодных//где святость дремлет чинно//ты ждёшь ответов
монах-отшельник//душа, как власяница//не снять, не сбросить
фигуры скорбных женщин//соборный сумрак
но робкий луч под сводом//как знак свободы…
СТЕПНЫЕ СНЫ. ТЕНЬ ВОСТОКА
Облака зацепились за ломкие стебли травы,
исколовшие небо.
Звенит пересушенный воздух,
как стрела, натянувшая тело тугой тетивы.
Одуряющий зной, задремавший на маковых звёздах,
стрекотнёй насекомых завис над простором степным.
По полынному духу гадает закатом светило
о дороге на запад — до самых аральских пустынь —
где гортанью просоленной шепчет о том, что забылось
миражам кораблей.
Где в провяленных досках — песок.
А в изъеденных ржою бортах — вездесущие ветры.
Где меж двух горизонтов застыло и видит свой сон
безвремение в тонких одеждах из веры и пепла.
НЕОБХОДИМОСТЬ РАССВЕТНОЙ НЕВЕСОМОСТИ
гадательные камни из ладоней
просыпались, как пыль, как вздох пустыни..
к чему нам знать ответы на вопросы
о том, что будет завтра? дни, на ощупь,
(как братья-близнецы) бредут слепцами.
а время, мерно, в кружку с подаяньем
роняет глухо медные монетки
и чёрствой коркой хлеба кормит память.
нам хватит на двоих моих молчаний,
твоих безмолвных писем для ответов.
пока же спят доверчивыми снами
зачатые не нами наши дети,
я верую в тепло твоих касаний
и невесомость неба на рассвете.
_______
..и кормит память//доверчивыми снами//о том, что будет,
как вздох пустыни//тепло твоих касаний//роняет глухо.
гадательные камни//моих молчаний —
ответы на вопросы//безмолвных писем..
О БОЛИ И О БОГЕ
ты думаешь о боли, или Боге,
когда своим врагам желаешь смерти?
ты говоришь, что опыт всепрощенья
удел для слабых, что забыть обиду
нельзя тому, кто приходил для мщенья..
под гусеницей танка детский мячик,
танкисту не дожить до Дня Рожденья..
чьей матери сильнее будет горе,
когда они детей своих оплачут?
подумаешь о мести? милосердьи?
когда в лице врага узнаешь брата
в оптическом прицеле автомата,
и, вдруг, тревогой защемит предсердье?
не дай нам Боже делать этот выбор!
ВРЕМЯ БЕЗВРЕМЕНЬЯ
когда наступит время Безвременья,
и буквою большой предстанет Бог —
сойдёт последний всхлип, и вскрик, и вздох,
как тополиный пух на день весенний.
и суетность незапертых дверей.
и зеркала, обряженные белым.
и горькая тоска потянет тленом.
и воск лица проявится сильней.
покроет тень окаменевший лоб
пергаментом прошенья о прощеньи.
и будут забытьё и запустенье,
чужие люди и невнятность слов.
и будет путь, длиною словно жизнь,
а может — миг, иль, может — просто память.
и завтра для кого-то день настанет,
но их тебе уже не пережить…
крошатся глухо глинистые комья —
скупая скорбь в горсти на дне ладони.
и алчущие ветра — язычки
оплакавшей оплавленной свечи.
здесь чёткая симметрия холмов,
а степени родства одной довольно —
по схожести надгробного безмолвья,
соседству дат и свежести венков…
О ВЕЧНОСТИ И ВЕРЕ
лазурь волны покажется нефритом
на язычках прибоя диких пляжей.
пусти её в ладони, пусть расскажет
о вечности и вере перевитых:
мироточит ассоль, старея ликом.
на гребне нить седин — работа мойрам.
и алый парус — маки, степью дикой
колышимые сонно и нестройно.
цыганской пестротою узких улиц
гуляет ветер в солнечном уборе,
стрижи стригут тревожно воздух моря,
закрыты ставни — окна не проснулись,
и камни мостовых протяжно вторят
молитвенной заутрене в соборе…
***
себя не потерять, а обрести,
бредущую по времени на окрик.
тонки виски, зажатые в тиски
невнятных дней. и продолжают глохнуть
натруженные мыслями слова,
и прорастает сорная трава
из никому не нужных обещаний,
отчаяний, молчаний и прощаний
по-будничному. кругом голова.
не обернись. и в суетной толпе
не замечай примет заспинной тени.
ты слышишь, как на солнечной тропе
крылодвиженьем и сердцебиеньем
бесплотный ангел держит на весу
клепсидру из стекла, воды и глины —
судьбу и жизнь. они долги и длинны,
наполнены, а прочее — не суть.
твои дела, как спицы в колеснице —
не плюй в колодец, дуй на молоко,
и помни, что движенье облаков
чуть легче, чем падение ресницы.
КОГДА ТЫ НЕ РЯДОМ
Я скучать по тебе начинаю, пока ты со мной.
но часы без тебя не торопит секундная стрелка.
твой уход заполняет мой дом молчаливой водой,
по которой плыву обеззвучено, слепо и мелко.
остальное не важно и глупо… часы без тебя —
это срок испытания близостью на расстояньи.
так вшивают в одежды шипы для смиренных страданий,
захлебнувшейся болью о счастье покорно скорбя.
БЕССОННИЧНОЕ
по краю сна крадётся лунный штрих,
и откровенья звёздных многоточий
колеблют небеса — как чей-то почерк
неровною строкой выводит стих.
и хочется и жить и быть и я
бессонницу свою кричу по-птичьи
гортанно и молитвенно о личном,
натягивая жилы бытия..
ПО ТУ СТОРОНУ ВОСХОДА
«ко мне приходят в гости слизняки
на лампы след, протянутый из дома»
зубрёжку этой глупой аксиомы
за мною повторяют сквозняки..
порог мой гол и выщерблен и пуст,
когда не для тебя открыты двери.
а я ищу предвестья суеверий
и проявлений их. жасминный куст
прочерчивает пальцем за окном:
«читай в ладонях лабиринты судеб,
пускай ещё непостижима суть их
и будущее — девственным листом»
ташкентский дождь то слеп, то оголтел,
то нежен, то неистово-наивен,
и торопливый шаг по влажной глине
срывает панцирь желудевых тел.
и раньше срока падает листва,
уставшая от жарких ласк светила..
и отзовётся память: «это было
и да пребудет с нами навсегда..»
***
не босиком по скошенной траве —
душою обнажённой по земле
твоей пройти легко и...задержаться.
по памяти лепить черты лица
и научиться честно отрицать
подспудное желание остаться.
вычерчивая пальцем на груди
родимое пятно, «не уходи» —
произносить не стоит — глупо, лишне.
и снова будет неизбежность лун..
и забродившей кровью — поцелуй
со вкусом перезревшей дикой вишни..
НА СОЛНЕЧНОЙ СТОРОНЕ УЛИЦЫ
мне бы остаться здесь.. воздухом и водой,
знойною пеленой марева над землёю,
солнечной стороной улицы и строкой
древнего языка, слышимого тобою.
низким полётом майн, светлым стволом чинары,
лицами из толпы и суетой базаров.
БЕССМЫСЛЕННОЕ
перемкнуло? не думай, хватит.
ни к чему твои суеверья.
стелет небо ажурно скатерть —
одуванчиковые перья.
стрекотнёю сорочьей время
отмеряет момент прощанья,
как китайская пытка — в темя.
и бессмысленны обещанья.
и в фасетках тоски стрекозьей
всё равно не найти ответов.
так и жизнь не прочесть по звёздам,
и судьбу не сменить за лето.
ЗА ДВА ЧАСА ДО ЗАПАДА
когда чуть сонный медленный трамвай —
тринадцатый — дойдёт до поворота,
неспешная сентябрьская суббота
заявит на Ташкент свои права.
лениво солнце выкатит восход,
благословив фигуры минаретов,
и пожелтевший лист — билет из лета —
качнёт волной нефритовый Анхор.
и будет Старый Город оживать
и курпачей проветривая запах,
по пиалушкам утро разливать,
не ведая о том, что там, где Запад
я буду спать ещё..
кочевье снов
моих опять потянется к Востоку,
и новый день расставит их по строкам
пока ещё не сложенных стихов..
***
поговори со мной не пустотой
не белым промежутком многоточий
спаси меня от памяти бессрочной
от нежности украденной. как Ной
построй ковчег произнесённых слов
где каждое к любви отыщет пару
и бог с ним с этим странным глупым даром
слагать из чувств подобия стихов
ЯБЛОКО НА ЛАДОНИ
в твоём саду я сорвала яблоко похожее на луну
ветер вытягивал с гор длинную ночь
дрожали звёзды и травы обретали голоса
крошилась под ногами земля
оскоминой саднило одиночество
моё молчание было весомее
яблока на ладони
ОСЕНЬ. ЗИМА. ВЕСНА. И СНОВА..
думать о тебе
вспоминая вкус зелёного чая
в холодном предзимье города,
запах сосновой камеди, склеившей пальцы
и плывущую в лето реку..
споласкивать чашку
и ждать
наступления весны
чтобы всё повторилось
вновь..
на дне моей чайной коробки
душистый молочный улун.
под утро дочитан Буковски.
за окном белые стрекозы декабря.
состояние у вэй..
ПОТОМОК СИНЕГО ВОЛКА
I
я видела
как конница срывалась в пропасть без дна..
молодой Воин
стоя на краю утёса
на незнакомом диалекте
возносил молитву
Вечному Голубому Небу
близкому и отчуждённому..
и голос великого рода
заглушался гулом земли
плачущей о мёртвых сыновьях.
II
в чужие просторы
по бесконечной книге степей
как буквы
уйгурского алфавита
тянулись обозы
и наступали дни скорби
не звучали «Двенадцать мукамов»
певцы и сазандары
протяжно, нараспев
не говорили со степью
разноголосицей ветра
взволнованным танцем травы
и страстью огня.
и даже соколы в те дни
кружили над жертвой
не тревожа её покой.
то были дни скорби..
III
мой путь
был предопределён давно
тогда
когда
небеса нисходили на землю
ощущением рая
чужое кочевье
чужой язык
чужое семя
примирение с судьбою
с каждой луной
я становилась похожей на степь —
пустую
и бесконечную.
и высыхали корни
родового древа
и червь вгрызался
в чрево
оставляя личинки
в упругой сердцевине…
IV
я тебя не люблю
но это не важно..
как стрела в тростнике —
как охотничий сокол без глаз
как тяжёлый валун посреди быстроводной реки
я нигде и повсюду
я всё и ничто..
белой щепкой Умай
рассекла пуповинную нить.
табуны облаков
истоптали над стойбищем небо
и завёрнут в соболью доху
новорожденный сын.
на левой половине юрты
пахнет молоком
дикой полынью
и мокрой шерстью.
я тебя не люблю
но это не важно —
синяя куколка
качает зыбку
нашего младенца
оберегая его от духов тьмы
Тенгри выбрал ему год и луну
одарив своей мудростью и милостью.
я тебя не люблю
но это не важно
ибо важно другое —
принадлежностью к племени Воинов
и крови великого рода
причастен мой сын..
ВРЕМЯ РАССТОЯНИЯ
когда так долго нет тебя..
летят стрекозы декабря,
мелькая снежными крылами.
замёрзший ворон свой обряд
вершит над голыми ветвями.
упрямство зелени травы —
отчаянная вера в лето —
так бьётся птица в тесной клетке
груди. мой день совсем отвык
от красок — серость, маета,
и мерить время расстояньем,
пока в весеннее закланье
не бросят солнечный пятак.
косноязычие ветров —
попутчик нудный — до апреля,
болтливой смоется капелью
зимы тоскливое тавро..
летят стрекозы декабря,
мелькая снежными крылами..
пока так долго нет тебя,
я мерю время расстояньем.
ЧАСЫ ДО ТЕМНОТЫ
На завтрак чай, ещё — вишнёвый дым,
раскрытое окно и запах снега.
Опавший лист рыжеет лисьим следом,
тумана кокон, да предзимья стынь.
А стрелы серых ангелов дождя —
как пальцев ледяных касанье — сердце
пронзят навылет. Тихо скрипнет дверцей
ночной сквозняк, из дома уходя.
И холодом дохнёт. Из пустоты
заглянет в душу взглядом из-под взгляда
чужое одиночество, и адом
покажутся часы до темноты.
Как долька мандаринная — луна
под вечер. «Спишь?» — услышу ли, приснится.
На дне зрачка забьется светлой птицей
свобода, не обещанная нам.
ВОЗВРАЩЕНИЕ. PS
комната с видом на солнце и ветви дубов
холст на стене — натюрморт от корейца соседа
вздохом замков откликаются двери по средам
и половицы ворчат от нечастых шагов
ты всё приходишь и куришь, ты ждёшь перемен
ловишь в движеньи теней силуэты из лета
оби* матерчатой куклы — атласная лента —
ало струится по платью, как влага из вен
в смятой постели становится неразличим
тонких духов аромат, забывается голос
память, как в мутном стекле, отражается голо
и зарастает душа бахромой паутин
кто-то придумал: «не с теми, не там и не так»
небо взрослело быстрее, чем розовый лотос
стал раскрывать лепестки, обнажаясь до лона
плавно качаясь настырному ветру не в такт
утро уходит на запад, читай — навсегда
аисты в город вернулись и вызрела вишня
время, подобно цветам, облетает неслышно
мы повторимся друг в друге, как снег и вода
*оби (яп.) — пояс
КОГДА СЛОВАМ НЕВМОГОТУ
а дни идут плечо в плечо:
переживанья ни о чём
и разговоры.
и если горе от ума —
судьба, как тяжкая сума —
всё тянешь в гору.
и каждый у своей печи —
мы лепим жизнь, как куличи
из вязкой глины.
не обернёшься невзначай,
и память тает, как свеча,
непостижимо.
а дни идут. и ангел спит.
и слово в горле так саднит —
мы умолкаем,
но всё не так и не о том…
и вот зима приходит в дом.
и Бог вздыхает.
ПУТЬ КАЖДОГО ЗАПИСАН
На крыше ближе к небу. Или к Богу.
А щепочка плывёт по талой луже.
Зима на середине так убога —
январскими дождями смотрит в душу.
Неслышно нитка времени в игольном
ушке свивает прошлое в надежды
на новый час и день, и год. И прежде,
чем камень бросить в нас краеугольный,
напомнив, что и это преходяще,
смеётся жизнь за пазухой у Бога:
как щепкою плывущий — да обрящет,
смотрящий в небеса — найдёт дорогу.
ПИСАТЕЛЬ
Туман белее снега с Арагаца,
и девственно чиста твоя страница —
беседа букв и болтовня глаголов
остались за порогом кабинета.
По улице плывёт большая рыба.
Молчит и тонет, вязнет в зимнем иле,
то вздрогнет чешуёй зонтов неровно
от городского шумного прибоя —
блуждает взгляд в окне… Остывший кофе,
раскрыта «Капля мёда» Туманяна,
срывают тишину секундной стрелкой
часы, и не написано ни строчки.
О, этот долгий сон, длиною в зиму,
когда тоска совсем невыносима,
и сумерки скользят по стенам комнат,
когда Её лица уже не вспомнить…
СИКИНОС
А писем нет уже под сотню лет..
в асфальт вросла ракушка с побережья,
и шелестит едва моей одеждой
приблудный ветер, и простыл обед
забытый на окне, и глубоко —
монеткой в небо — я роняю мысли
с распятья крыши, но они всё виснут
тревогой птичьей в вате облаков..
в Сикиносе за холм закат скользнул —
открытка с островов. молчат о прошлом
Киклады сонные..
мой жребий брошен.
двадцать второе. три часа. июль.
КОРФУ
Под вздохи ветра — жалобы дождя..
к излёту ночи снилась Навсикая —
искала Одиссея и босая
брела по кромке вод, училась ждать..
как феакийский кормчий корабля,
указывая мысленно маршруты,
за кипарисной тенью поминутно
торопится рассвет к началу дня.
и воздух тонок, влажен, невесом..
по бухте — лодки белым ожерельем.
разлита синь морская акварелью.
а полумесяц острова серпом
срезает воды, время и эпохи..
здесь «да» — звучит, как «нэ» и «нет» — как «охи»,
и сосны пахнут морем и вином..
так рано. я пишу, а почерк снул.
день двадцать третий. Керкира. июль.
ФОЛЕГАНДРОС
Когда не достучаться до небес,
они сойдут в ладони наши сами..
ветра и время скупо точат камень,
и прорастает карликовый лес
в расщелинах скалы,
плывёт с утёса
над Хорой хор церковных голосов.
тогда ответ к незаданным вопросам
приходит сам, и тиканье часов
соизмеримо с истовою верой
в былинку ли, иль в пантеон богов,
иль в щедрость милосердия Его,
когда последний сирый станет первым..
июль. закат. и небо цвета роз.
двадцать четвёртый день. Фолегандрос.
САНТОРИНИ
Имена по крупицам склевали чайки,
мы не помним, как откликались прежде..
разливает лето — вскипевший чайник –
по щербатым чашкам июль небрежно.
остаётся семь — на неделе выпить,
да ломтём луны закусить, как дыней..
на холме наш дом был бы ближе к выси..
двадцать пятый день. июль. Санторини.
Оргкомитет конкурса