01.03.2011
***
убийца и убитый спят в обнимку
тому двенадцать, а другому десять
(их маленькие бесы тоже спят)
их сны как праздничные фотоснимки
где горизонт с собой играет в прятки
а перспектива убегает вспять
и кажется, что это все неправда
дрянная шутка, опечатка в тексте
что им еще чудесно повезет
и не поднимет камень брат на брата
а бесы сладко спят
как только в детстве
сопя в противотакт и сдвинув пятки
и наглухо завален горизонт
В этом цирке уродов, где сплюснуты лбы,
где глаза вынимают скоморохам и зодчим,
в этом мире расхристанном стоило быть беспощадней и зорче.
Партизаны любви в суматошной войне,
отступаем, сжигая стихи и селенья,
в голубые поля земляничные вне твоего поля зренья.
Закольцованный страх, вековечный дозор —
ни один не прощен и ни разу не спасся.
Все, что было и не было — сонный узор на подушечках пальцев.
Это мы — неживой застывающий воск,
простецы-гордецы-подлецы-человеки —
трудно бредим тобой, нерассказанный, сквозь крепко сшитые веки.
Это ты, обитатель безглазых икон,
високосное облако, радуга, копоть,
побивающий первенцев, льющий огонь в города и окопы.
Только ты не забудь, только ты нам зачти
все, что было до времени скрыто —
ногтевые отметки, слепые значки на полях манускрипта.
Дима Д. был из актерской семьи
и поэтому стал актером, потом вахтером.
Часто приходил со словами: «Слышь, займи
сотню-две, извини, что я втертый, отдам во вторник».
(Никому в голову не приходило Диме отказывать.
Раз в полгода
приходилось Диму откачивать.)
Одно время Дима играл в нашей группе на басухе —
смешно, он и разговаривал басом.
Худой, под два метра ростом, лохматый, а по сути —
интеллигентный мальчик с тихим таким прибабахом.
Музыкант из него тоже вышел так себе.
Нанялся распорядителем в ритуальное агентство —
обустраивать смерть по установленной таксе,
объяснять родным,
во что мертвецу прилично одеться.
От таких дел Дима и запил — сперва легонечко,
а потом придешь, смотришь, лежит и лежит.
Кто-то не забывал приносить ему аптечные флакончики,
и может быть, иногда чуть-чуть лапши.
Не знаю, от чего он умер,
от дрянного бухла или от голода.
Я пришел, когда его выносили из парадного.
МЧСники работали в респираторах,
так что, видимо, пролежал Дима достаточно долго.
Когда я еще собирал марочки в кляссер,
у Любы начали набухать груди.
Между прочим, у первой в нашем шестом «В» классе.
Мальчики ее любили,
зато ненавидели подруги.
А теперь ее сыну лет как нам тогда,
а где его отец — никто не скажет.
Люба пьет местную водку «Тайга»
и царапает ногтем скатерть.
Люба верит в карму и гороскоп
и работает в разделочном цехе.
Нужен ей не сидевший,
не городской,
с руками ласковыми и цепкими.
А приходят какие-то в свитерах с оленями,
приносят с улицы тошный холодок.
Наспех закусывают прошлогодними соленьями,
пацана отправляют играть в общий коридор.
Назавтра Любе к шести утра в цех,
возиться с теплыми скотьими потрохами.
Отчего-то мне кажется,
что Люба состарится и умрет раньше всех,
и поэтому я ни в чем ее не упрекаю.
Петер, восьми с половиной лет, нашел себе забаву:
бегает по отмели,
босой, вихрастый,
дрессирует ветер, как собаку,
кричит ему то «Здравствуй!» то «Отвали!»,
а ветер слушается и все терпит.
Тетушка Аннелиза ворчит: «Доннерветтер,
вытри рот, за стол и в постель,
будет еще всякий сброд отваживать дорогих гостей».
Петер ужинает,
глотает лягушачий сироп,
думает, кому это нафиг нужно,
чтобы Господь плодил сирот,
потом ложится в дырявый гроб.
Наверху звенят гусли,
гремят кости,
хохочут рогатые гости, гогочут гуси, и так каждый вечер.
(Боже, думает Петер, я же свой,
спаси, сохрани и помоги,
подари Петеру на Рождество новые башмаки.
И чтобы в левом башмаке — неразменный золотой,
в правом — ломаный грошик
за то,
что я непослушный, но в целом хороший.)
Петер засыпает,
лопоухий и тощий,
в уголке рта капелька слюны.
Ветер бродит по отмели, ищет в песке Петеровы следы,
потом засыпает тоже.
(А на заднем плане играют лютни
и все растут, растут города злые да алые.
Днем их строят люди,
ночью —
ангелы.)
***
Мальчик болен,
у его кровати —
областной консилиум святых.
По обоям скачут акробаты,
вянут осторожные цветы.
Приезжал фальшивый кирасир,
весь такой в дурацкой медной шапке,
пуговицы больно хороши,
золотая сбруя на лошадке.
Потолок жужжит, жужжит, вращается,
незнакомцы лезут, лезут в окна,
и отец зачем-то превращается
в поролонового волка.
Мальчик больше не получит троек.
Он в расположении теней
что-то важное вот-вот откроет —
лунный кратер, новый континент.
Комната наполнится озоном,
кончится ужасный рецидив,
свет навалится,
огромен и осознан,
расцветут бумажные цветы.
У поэта все не как у людей все другое
голова у поэта набита алмазной трухою
вместо сердца сломанный репродуктор
а вместо хребта бамбуковая дудка
(эта дудка еще называется Божьей)
от таких делов поэт как правило упоротый и борзый
в общем ты не трать на него придурка
ни любви ни денег ни ценных продуктов
Среднестатистический поэт — тот же терминатор
как его ни целуй хмурится и шлет нахер
а в одну распрекрасную ночь за то что
ты его кормил-поил-смазывал он тебе заточку
сунет в бок когда у него микросхемы поедут
в общем если встретишь поэта убей поэта
(как минимум нассы в бесстыжие зенки)
(лучше всего парни если вас будет двое-трое)
(а еще лучше обойди стороной вдоль стенки
авось не тронет)
Ты чувствуешь себя пустой бутылью,
в которой некий хмурый демиург
игрушечный кораблик день за днем
настойчиво и кропотливо строит.
Ему в подмогу, кроме ловких пальцев
и вечности (которой не бывает
ни много и ни мало) — инструменты
загадочные, им же несть числа:
тончайшие и умные пинцеты,
и кисточки из беличьих ресниц,
и что-то вроде лилипутских лапок,
чему названья даже и не знаю.
(Такая нудная неспешная работа —
отличный способ скоротать разлуку,
иль, скажем, непогоду переждать.)
И понемногу из дрянного сора,
из чепухи, из тряпочек и спичек
растет в бутылке маленькое чудо,
бессмысленнейшее из всех чудес:
еще чуть-чуть — и назовешь его
пиратскою фелукой, или даже
египетскою лодкой погребальной,
а может, каравеллою какой.
Все прочее (небритые матросы,
который век страдающие от
цынги, похмелья, боцманских придирок,
а вот и бравый боцман с медной дудкой,
а вот соленый злобный ветерок,
присевший в ожидании на рее) —
все остальное довообразишь
и аккуратно утвердишь на полке
каминной, по соседству с чудесами
того же плана: выцветшее фото
с чужой необязательной улыбкой,
собачка неизвестной пыльной масти,
обкатанный голыш «привет из Гагр»
и раковина сонная, витая,
хранящая далекий шум-шум-шум
игрушечного кораблекрушенья.
ты ужаль меня чтобы вставило
чтобы сразу на взлет и аах
и волшебные птичьи штабики
расцветали на деревах
грязный рай для домашних деточек
из соплей пустоты и веточек
мохноглазых заморских девочек из журнала советский экран
моргунованикулинавицына и миелафона алисиного
ушатай меня чтобы выхлестнуло
чтобы вынесло за край
чтобы стены тихо раскачивались
байки страшные рассказывались
где-то рядом вздували голуби
перламутровые зобы
а потом собрать это в кучечку
поднести веселую спичечку
все на свете тайные штабики
карты голые
птичьи трупики
сходни шаткие
кости хрупкие
сжечь
развеять
насрать
забыть
стихи о малой родине
Когда сгорит гемоглобин
и сердце больше нихт арбайтен
далеким утром голубым
откинусь чинно и опрятно
Скажу я родину любил
гоните родину обратно
Пусть дело набело сошьют
статью и срок надпишут жирно
и малой скоростью сошлют
в сарапул строгого режима
На семь смешных корявых букв
где все из глины или гнили
там я прочел мою судьбу
в разбухшей безымянной книге
там тихий облак на крови
порхает в неподсудной выси
и жесткокрылый угрофинн
в наколках сизых мне явился
вложил неловкие слова
и душу кое-как приделал
……………………………………………….
Все ближе к милому пределу
не страшно будет истлевать
Оргкомитет конкурса