28.02.2011
В этой жизни есть вещи прекрасные — некоторые более, некоторые менее. К первым хотелось бы отнести пепел. Почему пепел? Я толком не мог бы это объяснить, обладай я разумом миллиарда Нобелевских лауреатов. Просто есть в нем что-то особенное… что-то от узких улочек Вены, что-то от простора дальневосточных полей, а что-то от обычного домашнего уюта.
Вокруг — снег. Снег тоже чем-то похож на пепел. Хотя нет... снег холодный. А пепел — теплый.
Ночь — неосторожная, невнимательная. Хочется крикнуть ей — да не отзовется. Что поделать? Кричу Полику.
— ПОЛИК! — не отзывается. Может, он просто не хочет, чтобы я звал его Поликом? Ведь полное имя у него — «Аполлинарий», и он всегда злится, когда я зову его «Полик». Хотя, отозваться на привычное мне имя, по-моему, выбор для него гораздо более перспективный, чем замерзнуть.
Ноги в сугробах. По-моему, я сбился с тропинки, которая изгибалась по лесу с изящностью Босфорского моста. А может, её уже занесло снегом. Пеплом.
Змеей расползается по мышцам усталость, впивается в них своими зубами и медленно терзает…
А Полик там, в лесу. Полик мерзнет. Хотя, наверняка ему все равно. Уверен, он захватил с собой сборник стихов Мандельштама и теперь читает их деревьям и луне. Сумбурно, сбивчиво — как он всегда читает. Полик вообще любит поэзию — читает Бодлера, Целлана, Маяковского… Он говорит, что родители его назвали в честь Аполлинера. Правда, я не уверен, что родители его знают, кто такой Аполлинер. Отец у него сапожник, а мама прачка. А дед, как говорит Полик, философ. Правда философствует он, как заметила однажды моя мама, только после стакана водки.
Где же ты, Полик? Полька-Аполлинер, или как мне называть тебя? Аполлинарий Максимович? Великий Гийом Аполлинарий, который обещает замерзнуть на таком морозе, чёрт знает где?
А сугробы все глубже. Сожрали мне ноги по бёдра. Нет. Тут Полика точно нет. Нигде нет. Пора выбираться…
Полик всегда советует петь, когда холодно. Начинаю петь. Пою тихо, вполголоса. Сам не слышу себя — слишком громко шагаю. Снег забивается в валенки и начинает неприятным холодом жечь мне ступни.
А ведь я никогда не был в Вене.
А снега все больше. Я уже даже и не чувствую его — наверное, я весь в снегу. Наверное, если сейчас я раскрою себе череп и достану мозг — он весь будет покрыт мелким инеем… наверное, если я прямо сейчас вырву себе сердце, я обнаружу на его месте лишь кусок голубого, отчаянно бьющегося льда. Наверное, если меня сейчас найдут дети, они вставят мне морковку вместо носа, а на голову оденут ведро.
Хочу нарисовать сам себя. Все равно больше меня никто не нарисует. А сам я рисовать не умею. Так все в школе говорят. Полик умеет рисовать. Он вообще умеет, по-моему, все на свете. Разве что выбраться из лесу он сам не может.
— Привет! — слышу голос. Вот и он. Вот и Полик. Аполлинарий.
— Полька! — задыхаясь, я оборачиваюсь. Ну да, вот и она, тропинка. — Пошли домой…
Полик думает. Из под его сбившейся шапки торчат клоки светлых волос, а голубые глаза глядят, искрясь незимним теплом.
— Не надо домой. — он думает о чем-то. Все замолкает. Лишь только метель шумит, подстраиваясь под такт моего сбивающегося дыхания. — Дома ничего хорошего. Пошли… в Европу.
— Дома Европа. — Полик улыбается в ответ. Наверное, ему впервые в жизни понравился мой ответ.
— Дома — твоя Европа. А моя Европа — там. — Он показывает куда-то. Видимо, на запад — честно, сейчас я не в состоянии определить сторону. — Нет… — вдруг поправляет сам себя он. — Моя Европа — здесь. — он обводит рукой вокруг. Шапка летает с его головы и, подгоняемая ветром, несется куда-то вдаль. И я смотрю на него. Долго, долго смотрю, пока его силуэт не исчезает в метели. Обнаруживаю себя уже в сугробе. Наверное, он померещился мне. Потому что сейчас нет никакого Полика. Есть только снег. Пепел.
Оргкомитет конкурса