28.02.2011
***
Он любил гулять по городу,
Слушать ветер и безветрие.
Волны, мило облизнувшиеся,
Смыли за спиной следы.
И закат рукой багровою,
Обнимая плечи сильные,
Целовал в глаза усталые,
Губы, щеки и виски.
Он любил следить за вороном,
Гладить крылья оперенные.
И кормить «бродягу» падалью
Из трясущейся руки.
В полночь каждой третьей пятницы
Панихиды петь на площади,
И смотреть, как мрут на кладбище
Намогильные цветы.
Две души, два разных знамени,
В одном теле заключенные,
Оголив свои страдания,
Ждут решение одно.
Кто из них продолжит плаванье,
Жизнь простую, приземленную,
Ну а кто впадет в забвение
И отправится на дно.
***
Ныряла к другим под одеяло, чтоб немного согреться
Чувство обиды прочно застряло где-то у горла
И сил даже нет, чтобы просто встать и одеться
И искренне жалко людей, снявшихся в порно.
Смешно, но не буду дразнить тебя этим
Осилив проблемы, натянем штаны и рубашку
Обманем глупцов фотографией снежного етти
И, в целях романтики, ощиплем степную ромашку.
Какой душный день, словно кто-то захлопнул окошко
И небо немножко вспотело от нашей тревоги
Сегодня преследует это слово: «немножко»
Немножко любви…хм, как нервно прыгают слоги.
А вечером вновь холодеет, и чтобы согреться
Снова нырну без зазрений к другим в одеяло
В мыслях мелькнет, что пора бы уже и раздеться
И то, что обыденность дико-предико достала.
Дальше бессонная ночь, кофе, сигары с ментолом,
Песни Земфиры, свежий зефир в шоколаде
А у тебя… возможно, стакан с этанолом
И безответным вопросом в томном, чарующем взгляде.
***
Совершим революцию без конфликтов и кровопролития,
Просто все случится так, как мы пожелаем.
Сложим образ вселенной из ртути, цинка и лития,
Разорвем бюллетени и в салки с Богом сыграем.
Перепрыгнем сквозь облако, не потеря обличия,
И распишем последний наш день по секундам и вздохам,
Чтобы дети не знали о мертвых, сожженных родителях,
С мертвым взглядом повесят табличку с именем «плохо».
Просто так, без причин и нечаянно мне дозвонившихся,
Без коробки конфет с почерневшей от времени кровью,
Безголосых певцов лишь на миг убивать обленившихся,
Свою дочь наречешь без зазрения болью.
***
Я прочитаю о тебе сонет
И утоплю тебя в твоем любимом чае.
Ты снова скажешь надоедливое «нет»,
А я скажу, что вновь тебя прощаю.
А завтра всё быть может и умрет,
И лунный свет пленительно обнимет.
Сломает нас и медленно уйдет,
А сердце заскулит и вдруг остынет.
Взобьем подушку, снимем маску сна,
Смахнем с ресниц остатки простодушья.
Насыплем яда, выпьем все до дна,
Сгорим от боли…
…боли и удушья.
***
Люблю смотреть наши старые сны,
Вдыхать ложь лицемерных ролей.
Я— осколок разбитой мечты,
Повелитель осенних дождей.
В унисон стучат наши сердца,
Код любви известен лишь нам.
Нас связали два крепких кольца,
Оставляя ряд свежих ран.
И за грезы, за детские сны
Нас накажет безжалостно небо.
И ранимое людское эго замкнем
И выбросим в пропасть ключи.
А след боли от долгих разлук
Не исчезнет бесследно. Терпи!
И мы в жертву себя принесем
Во имя хрупкой, стеклянной любви!
Шорох за стеклом, торопливые шаги, суетливый стук каблуков, скрип тормозов, крик ворон и лишь по ту сторону стекла тишина и покой. По ту сторону стекла царит полусумрак и магия, тень и одиночество. Все вещи, словно, спят. Диван горчичного цвета, застеленный клетчатым пледом, старый четырех-ногий друг-стол, на котором покоятся груды книг, рукописей, грязной посуды, полки, заставленные засохшими цветами, старинными статуэтками, музыкальными инструментами. Души этих вещей давно устали от этой монотонной жизни…. Не то, что раньше: концерты, выставки, задушевные посиделки с друзьями. Когда все это успело превратиться в обыденность? И в этой комнате, окутанной дымкой сновидений бодрствали только двое: Он и Вивьен. Сегодня он был с ней, как никогда, …откровенным.
— знаешь, — шептал он — я устал. Ви, если бы ты знала, как я устал. Чертова несправедливость, вечная неудовлетворенность, бесконечные страдания. Уныние… устал. Последние 2,5 года, как в тумане. А все с того самого момента. Может быть, если это не произошло, то все было бы по-другому? Ви, может быть, я был бы счастлив? Ведь я когда-то любил, любил этот чертов мир, это проклятое солнце, этих ненавистных людей. Хм… и я отчетливо понимаю, что та авария не является отправным пунктом всех моих проблем, она просто раскрыла глаза на них. И никто уже не сможет в них разобраться. Никогда не думал, что то, что я делал раньше, сможет превратиться в пыль, ведь я был удовлетворен и своей жизнью, своими друзьями, своей возлюбленной. А сейчас… сейчас я сижу пьяный и совсем никому не нужный. Да и мне, чертову мизантропу, никто нафиг давно не нужен. Лишь ты, Ви, не позволяешь наделать мне еще более крупных ошибок…лишь ты…
По карнизу застучали капли дождя, и без того темная комната еще сильнее погрузилась в сумеречное одиночество и апатию. Он встал и налил себе очередной стакан обжигающе-холодного виски. Его рука изящно обхватывала верхний край стакана, и его холодность проникала в Него и со словами выплескивалась наружу.
— а завтра наступит Рождество. Самый любимый и душевный праздник моего детства, моей прошлой жизни. Каждую Рождественскую ночь я проводил на улице и ждал, когда в полночь упадет звезда и загадывал желание. Нет, я не был жадным и не загадывал бесчисленное количеств желаний, я был разборчивым ребенком и загадывал лишь одно, то самое, от которого стыла кровь в жилах, то желание, от которого, казалось, зависит вся жизнь. И знаешь, Ви, они сбывались. Любопытно, сбудется ли мое очередное кровезамораживающее желание. Ведь, если врачи не в силах, то, может, Бог хотя бы в эту ночь обратит внимание на мою проблему, на мой кризис веры, на мой маленький конец света. Беспокоит только одно, в детстве перед Рождеством шел снег, а сегодня идет дождь. Омерзительно существовать в этих лужах отчаянья, а не жить в сугробах блаженства. — Он замолчал, допил остатки виски и крепко сжал глаза, то ли от терпкого вкуса напитка, то ли от того, чтобы сдержать накатывающие на него слезы. — ха — усмехнулся Он — знаешь, Ви, чувствую себя героем неоконченной пьесы. Такое ощущение, что кто-то с увлечением описывал всю мою прошлую жизнь, со слюнями в уголках рта, рассказывал о судьбе одного парня, о его счастливой судьбе, но… вот вдохновение закончилось, и рукописи вместе с пером отправились в самый дальний угол письменного стола и там пыль сама дописала его (мою) судьбу, ворсинками выложила все самые омерзительные события его (моей) жизни.
Виски закончилось, и пустая бутылка отправилась доживать свои часы под стол, а Он открыл старенький холодильник и вынул оттуда бутылку вина 48го года. Когда-то Он приобрел ее, чтобы отпраздновать годовщину Их встречи, а теперь она составляла для Него такую же ценность, как и бутыль подсолнечного масла. Откупорив тугую пробку, Он вылил часть все в тот же стакан.
— знаешь, Ви, я всегда ненавидел часы. Ненавидел то, что какой-то дурацкий механизм имеет право отсчитывать продолжительность моей жизни, диктовать мне, когда я должен просыпаться, и когда идти обедать. Зачем? Раньше часы не показывали минут, а теперь счет пошел на секунды, а все дураки идут на поводу у этих «диктаторов», как будто на предсмертном ложе они соизволят сжалиться. А вот и нет! Очнитесь! Сколько бы вы не работали, сколько бы сил не вкладывали в то или иное дело, вы все равно сдохните. И ладно сдохните, для каждого это все равно будет по-своему: несчастный случай, смертельная болезнь, в окружении любимых людей или в презренном одиночестве. Факт в том, что в гробах исчезают кумиры, что разлагаться все будут одинаково, быстро или медленно — плевать, все превратимся в пепел, и из приятного останется только то, что после разложения на твоей могиле вырастет роза, а не чертополох. А через время тебя забудут, и уже с трудом будут находить на кладбище твою могилу. А самое обидное, что твоя надгробная плита так и останется черной или серой, то есть такой, какой она была на момент твоих похорон. Возможно, немного поблекнет и покроется пылью и водяными разводами. А плита Мерлин Монро розовая, не потому, что ее кто-то соизволил сделать столь пошловатого оттенка, а потому, что эту плиту целовали… она усыпана отпечатками губ, понимаешь, отпечатками губ преданных поклонников, людей, которые ее искренне любили и почитали. И я уже не надеюсь на выросшую из моего праха розу, я надеюсь, что буду покоится не под безымянным крестом, а под плитой с моим именем и шестнадцатью цифрами.
Резко пониженный градус дал о себе знать. Головокружение и легкая тошнота. Казалось, что комната начала крутиться. А далее любимый Marlboro. Колючий дым жадно окутал сначала полость рта, затем горло, а после и легкие, сделал круг и тонкими кольцами спустился с Его губ.
— знаешь, Ви, сигареты приносят мне моральное страдание. Мне чудится, что это не цилиндр с фильтром и забитым в него табаком, а маленький эшафот и с каждой выкуренной сигаретой я сжигаю по одной своей ведьме. Рыжих, большегрудых с громким пронзающим смехом. И вот вроде я их сжигаю, как бы избавляю свой мир от зла, а получается наоборот, ведь каждый раз они проклинают его. И чем больше я стараюсь, тем хуже получается. А может быть и не нужно ничего менять, ведь, может, кто-то смотрит на меня сверху и смеется над моими жалкими попытками изменить мою чертову жизнь к лучшему…
Две бутылки алкоголя и пачка сигарет сделали свое. Его начало тянуть в сон. И тело медленно приобрело горизонтальное положение. Он лежал на своем старом диване, а сегодня уже медленно перетекало в завтра. «чертово время»-мелькнуло у него в голове. На часах значилось 00:00 — время, когда пора загадывать желание. Он закрыл глаза и, жадно глотая воздух, шептал в темноту свое единственное желание. Ви смотрела на него своими черными глазами, возможно осознавая всю значимость всех сегодня сказанных Им слов. И плевать, что она всего лишь крыса, ведь, возможно, именно она стала главным Его слушателем, единственной отдушиной. И если бы она могла думать, то, готова поспорить, с кривой усмешкой на ее мохнатой мордочке, в крысином мозге мелькнула мысль: «ох уж эта амнезия, а ведь завтра все снова повторится вновь… только чуть-чуть по-другому».
Спрячем солнце в бочки. Сделаем его личным, приватным. Побудем эгоистами, составив их в дальний угол нашей комнаты. И этой ночью будем наслаждаться луной, считать звезды и придумывать новые созвездия, пить вино и слушать любимые песни. И «сегодня» продлится столько, сколько мы пожелаем. Ты спросишь: «А завтра? Вдруг, оно все же ворвется в нашу жизнь?». Но ты не переживай, не зря же мы законсервировали солнце. Нужно только поджечь фитиль и завтра не наступит никогда. Мы навсегда останемся в нашем «сегодня».
Он стоял на руинах разрушенного здания и пел. Он совершенно не был похож на типичного певца. Его внешность была пугающей: длинные черные, как смоль, волосы спадали водопадом по плечам и лицу, закрывая мир от дьявольских глаз. Он был очень высоким и страшно худым, руки были прошиты синими сетями вен, тонкие и длинные пальцы, похожие на паучьи лапки вытягивали жизнь из всех окружающих его существ. Человечество никогда прежде не слышало подобного голоса: пронзающий, околдовывающий, замораживающий. Он не из нашего мира, он прибыл, чтобы научить нас страдать.
Луна в этот день была особенно яркой и зловещей, хотя мало кто это замечал. Все вообще перестали замечать подобное. Гораздо важнее стали курс доллара, распродажи и удовлетворение своих животных потребностей. И вот именно в эту ночь, случилось то, о чем многие говорили, но во что боялись поверить.
Внезапно небо пронзили раскаты грома, яркие молнии будто разламывали небеса на мелкие кусочки, чтобы было удобнее убрать эту мозаику обратно в коробку, словно все паззлы были все сложены в аккуратную картинку, и, желая повторить увлекательный процесс, безжалостная невидимая рука хладнокровно разобрала все на части. Начался ливень, казалось, что такой же, как когда-то был при Ное, казалось по той же самой причине— очистить мир от скверны, но сегодня все не так. Неуправляемые стрелы молний пронзали все, что им попадалось: дома, деревья, рекламные щиты. Все превратилось в руины, в живых не осталось ни одной твари, ведь все это уже было и ничему не научило. Ливень медленно перешел в дождь и своими прозрачными слезами смывал пыль и кровь с обломков.
Он же стоял на руинах разрушенного здания и пел. Он совершенно не был похож на типичного певца. И теперь было ясно почему, ведь он пел реквием по нашему уже мертвому миру.
Оргкомитет конкурса