29.03.2010
По старой замшелой бровке,
Пропитанной ядом пороков
Шагал человек безногий,
Вернее с одною ногой.
Он был невысокого роста,
На морде цвела щетина,
В руках была книга мертвых,
Верней каталог живых.
За ним волочились люди,
Считая его пророком,
Они ему пели гимны,
Вернее тупой шансон.
А этот безногий странник,
Борясь за тарелку супа
Их зло тормошил ногами,
Вернее толкал плечом.
Они доходили до моря,
Потом возвращались обратно.
Он вел их по амплитуде,
Вернее по точной прямой.
Когда ты увидишь Будду
И мир после смерти Бога,
То вспомни, того калеку,
Вернее совсем забудь.
Коллекция марок заброшена в угол,
Стена минометом прошита;
Я шел сквозь ряды обезличенных кукол,
Под мышкою том Стагирита.
Безжалостен лязг милицейских повозок.
В доминиканской защите
Петляет стрельбою разреженный воздух,
Свиваясь в кровавые нити.
На шляпе звезда, шестипалая лапа,
В кармане билет на Гаити,
Повсюду охрана, и снова у трапа
Я слышу: Куда вам, простите?..
Страна упоительно белых одежд…
В логических снах Стагирита —
Широкое поле увядших надежд
Тунгусского метеорита.
***
Упиваясь собственной иррациональностью,
Хожу по улицам ваших городов.
Растекаюсь треклятой эмоциональностью
На углах ассамблей и садов.
Возникаю хронической свежестью
В каждом рту, опечатанном жалостью.
Я — большая-большая комета,
Встревоженная вашей усталостью!
В меня вселился Левитан.
Я начал людям сообщать
Такие вести, что потом
Едва ли мог себя прощать.
Я нес какой-то странный бред,
О том, как кучка пастухов
Брела в потемках за звездой,
Светившей лишь для дураков…
Еще я людям говорил
О том, что началась война,
Война, которой нет конца…
Потом рыдала вся страна.
Пришлось сказать, что умер Бог,
Что сера сладкая в аду,
Что тунеядство не порок,
А мы не в заде, а в заду.
Я много всем наговорил
О самобытности вранья,
О переломе позвонков
И мешанине бытия.
Сумел сказать, как на духу,
Что Сталин свят, а Ленин жив…
В меня вселился Левитан
И я стал бесконечно лжив.
Кену Кизи
Повис топор гнетущей тишины;
В кровавых родах отходили воды.
Как рвотные перцепции природы —
Мужчины, не пришедшие с войны.
Повисла сталь, уродливой рукой
Швыряя угли произвольной формы,
В сетях статей краеугольной нормы —
Невидной вечности невиданный покой.
Повисли шторы, сон развел мосты,
Я выпил спирт из многогранной кружки.
Большой индеец тянется к подушке,
Навек лишаясь вечной немоты…
Двое суток вагон не проветривается,
Трое суток никто не ест.
Люди жмутся друг к другу, как сельди.
Отсутствие даже стоячих мест
Давит стотонною глыбой
На головы едущих личностей,
А воздух-то, воздух-то, воздух…
Как канализацией спёрт от вторичностей.
Каждый гений. То вовремя, то не вовремя
То наверняка не признанный.
Проезжает мимо станции смерти
На суровую линию жизни нанизанный.
На время пути все блокнотики — тлен,
Прах, пустота и мракобесие.
А ведь только с утра, красота и мечта
Что-то весили.
Но за время пути подросли все собачки,
Зазнобило полярников, вырвало лётчиков,
А моряки и зэка застонали от качки.
Ожидая суровых «обходчиков».
Людей едущих в город поливают из шлангов
Тёплой водой. И в тёмное время суток
В вагоне отчётливо слышен делёж меж собой
Металлических «уток».
И вот сквозь невидимый хаос огней,
Пролетевших за крашенной сталью,
Раздаётся прощальный гудок-соловей,
Он протяжный, печальный…
Пассажиры поспешно пакуют мешки
И желают друг другу удачи.
Кто-то вспомнил случайно чужие грешки,
Кто-то плачет…
Но состав, не сбавляя упрямого хода,
Пролетает над Обью и слышно,
Как несутся по кровью забрызганным рельсам
Чьи-то чувства, и проблески смысла…
Страница убористым почерком —
Кто-то оставил знак.
Страница с прощальным росчерком
Среди деловых бумаг.
Страница серьезного текста
Среди анекдотов и поз.
Страница, занявшая место
Истерик, мольбы и слез.
***
Печать безумия в лице.
Мне страшно уходить всухую,
И все что сделано в конце
Кричит мне: «Вася, я блефую!».
И я иду, куда идут,
И я молчу, когда попало.
Меня наверно не поймут,
Но мне и этого не мало.
Моя радостная симфония
Тысячей ртов исторгнутая.
Моя сладостная агония
Собою в себе утонутая.
Соболья-песцовая-сущность
Ровнее желудка жабы.
А ты?
Ты умеешь навязывать?
Навязывать
Галстук ржавый?
Я человек с большим запасом сил.
Душевных, механических, последних.
Я с древа накопительства вкусил
Огромных льгот. И в паводках весенних
Я человек запасшийся водой
На случай отключения во вторник.
Я оптимист, живущий чехардой…
…а за стеной опять скончался дворник.
Разоренные гнезда розеток,
Большегрудое море морщин.
Дедуктивный назойливый метод,
Изувеченный сетью причин.
Серой Шейкой летящей над лавой,
Разлагается корень из икс.
Разоренные гнезда облавой —
Камнепадом, стремящимся вниз…
Я захолустная изба с тремя дверьми
И парой окон.
Я бесконечные слова и мягкий
Из фанеры кокон.
Я не бегу от слепоты и занимаю
У знакомых.
Я вижу, как горят мосты, под ними
Сны, как камертоны.
Я расписанье поездов, идущих под
Откосы веры.
Я захолустная изба из плотной,
Каменной фанеры.
По улице девочка шла.
Какую-то сумку нашла.
Открыла. А там, как назло,
Лежало вселенское зло.
Лежали: моральный закон,
Смешной поролоновый слон,
Еще пара древних монет,
Завернутый в плащ пистолет,
И звездное небо (в кульке),
Ладонь на горячей щеке,
Абстракции дальних морей,
Песцовые шкурки зверей,
Коричневый теплый предмет,
Квитанция на пистолет,
Фарфоровых блюд карнавал,
Квитанция на самосвал,
Ребенок на фото (в саду),
Следы на заснеженном льду,
Огромный глухой телефон,
Тревожный полуденный сон,
Свободные воля и власть,
Пиковая черная масть,
Один неудачный аборт,
Покрытье на теннисный корт,
Растрепанный женский парик,
И потный мужской дождевик,
Рыбацкая глупая снасть,
Заботливо-сонная власть,
Предельные смыслы вещей,
Заслуги, любовь и Кощей,
Отгадки, шарады, полки,
Капканы, буи, огоньки,
Остывшие за ночь костры,
Набитые снедью шатры,
Полоски железных дорог,
Сердечных сосудов порок,
Страница бессмысленных слов,
Отсутствие всяких основ…
Я видел, как девочка та
Шагнула спокойно с моста.
На шее висел — телефон,
В руках поролоновый слон.
Над речкой светила луна.
Так ярко! До самого дна!
В окрестных штольнях
Крысы начали роиться.
Они плодились, грызли древесину свай,
Они пытались глупым людям пригодиться
Но, вместо «Нате», говорили «Дай!»
Те крысы были крупного размера
С красивой шёрсткой, бусинками глазки…
Их никогда не покидала вера,
Вгрызаясь в сваи, они ждали ласки.
И с каждым новым днём,
С очередным восходом
Из штолен раздавались писк и крики.
И крысы смазав древесину мёдом,
С тоской ловили солнечные блики.
За год все штольни дружно обвалились.
А крысы не дождавшись нашей ласки,
Ушли на юг и тихо поселились
Среди людей…
Сорвав тугие маски.
Мы сыплемся в карманы и манжеты
И белым снегом украшаем плац,
Мы кожные покровы, мы скелеты,
Мы то, что тащит из шкафов паяц.
Мы древние и те, что поновее,
А в чем-то мухачевский мидл-класс,
Но мы так незаслуженно стареем
И нас сметают с площадей за час.
Иероглифы лиц
В узких лентах морщин.
Я устал от больниц
И блюющих мужчин.
От курящих блядей
Зло жующих пельмень…
Иероглифы лиц
Каждый день,
Каждый день.
Ренессанс…
На окне, отрезая ухо,
Разложи дорогой пасьянс;
Нашествие мирового духа.
Провансаль…
Черепа и слоновьи бивни,
Вместо глаз дорогой хрусталь;
Диалектики злые ливни.
Нарьян-Мар…
По щеке покатились стразы.
Получи безграничный дар —
Заблудившийся напрочь разум!
Как Гоголь, царапая гроб,
Я лезу себе на плечо.
Падение в рыхлый сугроб
Всегда для меня горячо.
Массивный и нудный сюжет
Проявленных кем-то тревог…
Как Гоголь, царапая свет,
Я рву крестовину дорог!
Он бежал по воде
И очень громко смеялся.
Но в лице его было что-то,
Чего я боялся.
Он обратился ко мне
С просьбой помочь,
Но я сослался на то,
Что давно уже ночь.
Он устало присел
На одну из волн
И погрузился в свой
Детский глубокий сон.
Я погладил его по лицу
И понял:
Ему нельзя спать,
Иначе утонет.
Я его разбудил.
Он открыл глаза,
Улыбнулся и тихо сказал:
«Тебе кажется, что я тону?
На самом деле
Это ты идёшь ко дну.
Ведь ты вместо того
Чтобы просто помочь
Сослался на то, что
Давно уже ночь».
И мальчик вскочил
И, смеясь по воде,
Помчался…
Меня оставляя в беде.
Деструкция мне родней,
Чем рядом сидящий дядя.
Ты любишь меня сильней,
Чем я, когда я не сзади.
Но скоро начнется прилив,
Мы выбросим за борт парус.
Я знаю, что я болтлив,
Вчера меня сбил «Икарус».
Он не первый на этом пути.
Город солнца ему не нужен,
Он готов до конца нести
Свое гордое имя ЛУЖА.
Его маршем убит декабрист
И струится тельняшкой лето,
Он еще один плотник-софист
Из бюро похоронок «СВЕТА».
Он живет, когда кто-то спит,
Он шевелится в каждой бочке.
Иногда наповал убит
Реверсивным подтекстом точки.
Он не первый вдыхает дым
Над помойкою мировоззрений.
Он с рождения был седым
Внеутробно растущий гений.
Полный ворот махровой трухи.
Человека хочу, человека.
Ты меня не клади в носки.
Я калека, я просто калека.
Потный рот поцелую в пасть.
За Динамо, я за Динамо!
Ты прижми меня и укрась.
Шерстяная игрушка — мама.
Нас всех скоро снимут со всех счетов.
И вексель со штампом дадут.
Ты делаешь вид, что сломаться готов.
И пишешь стотомный труд.
Никто не заплатит тебе за письмо
К любимой «старушке мать».
Нас всех скоро снимут со всех счетов.
Если найдут, что снимать.
Из инжирного мутного сусла
Показалась головка шмеля.
Я вошел в твое влажное русло,
Как собака, хвостом шевеля.
Ты рубила соседям ранетки,
Уповая на жидкий кумыс,
Я упал с напомаженной ветки,
Как мешок передушенных крыс.
Из меня ты наделаешь пугал.
Ну а мне остается жалеть,
Что я снова лазанью профукал
И к инжирному суслу лететь…
Грустно стучит щеколда
Красно алеет ванна
Я — обезьянья морда
В гранях ее стакана.
Я — рикошетной пулей
Каждой стене открытый
Ты по ночам в отгуле
Твой магазин «закрытый»
Я — обезьяньей мордой
Мелом песком сквозь сито
В речи скажу Нагорной:
— Атомы Демокрита!
Здравствуйте, Сельма. Я маленький мук.
Я маленький танк на задворках Урала.
Моя тишина — это сильный испуг
В сырой раздевалке спортзала.
Здравствуйте Сельма. Я тонкий стручок
Измеренный внешним мерилом.
Моя голова — это мощный скачок,
Слеза на глазах крокодила.
Здравствуйте Сельма. Так хочется к вам.
Прижаться и греться с дороги…
Но поздно стонать, покидая вигвам,
У нас слишком разные боги!
(музей восковых скульптур)
На этой выставке уродов
Я чувствовал себя живым.
Я, наконец, не брал аккордов
И не пускал по кругу дым.
Я трогал, щупал и смеялся,
И зло кривляясь, как Ришар,
Над всеми ловко потешался,
И надувался словно шар.
Меня хвалили за радушье
И за чудесный сервелат.
Я не почувствовал удушья,
Когда упал лицом в салат.
Я понял только через месяц
Почем мне стоил лиха фунт…
В музее восковых иллюзий
Никто не понял этот бунт.
Есть принципы которым нет числа.
Есть беспринципность с рожей каннибала.
Но хуже слез осатаневшего осла
Бывает только оптимизм шакала.
Есть принципы, а есть авторитет.
Но я смотреть на это не намерен!
Я гажу в пунш, пришедши на фуршет
И громко хлопаю меня впустившей дверью.
Начинается день уютный.
Мухачев выпивает литр.
Мухачев выпивает водку.
Мухачев заедает собой.
Я смеюсь.
Я отчаянно маюсь.
Мухачев выпивает склянку.
И не целясь глядит украдкой
В мой изрядно протухший мозг…
Оргкомитет конкурса