13.01.2010
Внезапно просыпаешься ночью, дыша, как будто в горле застряла Вселенная, и понимаешь, что рядом лежит совершенно чужой человек. Лежит и так по-хозяйски обнимает тебя...
Но он смотрит другие сны, совершенно другие. И с виду такой же, как и ты, только это кажется лишь. И из всего общего у вас только поводок с ошейниками на обоих концах.
И ты выходишь на балкон, такой маленький побег из дома. Маленький лживый побег, после которого всегда возвращаешься.
Продрогнув немного, забираешься обратно под одеяло. Его не хватает, дергаешь на себя, злишься даже. И решаешь уйти.
Уйти? Куда? У тебя из своего только компьютер и пылесос. И ты ухмыляешься, представляя себя, одиноко стоящую посреди дороги с компьютером, торчащим из рюкзака, и пылесосом в правой руке.
Все-таки, когда уходишь, надо все оставлять. Потому что предаешь — ты.
Только бы выпал снег! Скорей бы уже выпал этот чертов снег!
Кто кого для кого выдумал? Не спросил, так, как топором, вырубил: на, получи то, что просил. И что случилось? Сюжеты закончились. Повторяй судьбу чужую вечно, пока не намолишься. Вынимай из души все и на песок высыпь, а потом смотри, как корчатся псевдоангелы-псевдодемоны. Тупым и чистым надо быть. Тупым и чистым. Всех встречать улыбкой и накрытым столом. Тогда не только другие, ты сам себя полюбишь.
Но не для тебя это, ты бежишь оттуда. Зачем эти шумы? Ты устала, ты молчишь, не поешь больше. Ты по граблям шагаешь, у тебя даже есть дырочки на ноге под грабельные лезвия. Нога приспособилась, а лоб нет. Ирония всего лишь. Ирония,насмешка.
Поспеши, а то не успеешь ведь!
«Поспешишь — людей насмешишь!» — о, я знаю, чьи это слова! Это он не хочет, чтобы мы спешили жить, успевали любить до того момента, когда все закончится. «Разбить зеркало — к несчастью!» — тоже его слова... Разбивайте зеркала, бейте их с силой, вдесятеро большей своей, пусть Земля полнится серебряным звоном и кровью от сбитых рук.
А иначе зеркало сначала сияет, а потом пылится, покрывается копотью, тускнеет... И ты говоришь, ну вот посмотри, кто я? А это и не ты, это — зеркало.
Где-то тут была записка. Написано что-то важное. Очень важное. Самое важное. Красной яркой капиллярной ручкой, крупно, печатными буквами...
А, вот. «Разбуди меня!»
На что рассчитана полость в твоем сердце? Да-да, та самая, которая стонет в плохую погоду, вздыхает, когда ты в одиночестве.
Чем заполнить, чтобы не чуять ее совсем?
Надо подобрать что-то подходящее по размеру, но что и как?
Пробуешь и пробуешь всю жизнь...
Сначала хватаешь что ни попадя, и жадно хватаешь, с силой. Это все твердые тела, не подходят по размеру, но ты затаскиваешь их, разрывая стенки, докладываешь меньшими предметами, чтобы не дул этот сердечный сквозняк... Но раз не подходит, то выглядит угловато, да и болит.
Ты приобретаешь какой-никакой опыт и житейскую мудрость... И пускаешь туда газ. Он быстро заполняет все пространство, и не больно, и заткнута дыра, но... однажды газ выветривается... Оказывается, там не герметично было...
Пробуешь и пробуешь всю жизнь, то одно, то другое, то жидкость зальешь, а она булькает, то решаешь так и оставить — да невыносимо...
Пробуешь и пробуешь всю жизнь... Пока не найдешь кусок сердца. Ровно-ровно по размеру подходящий. Как там и был.
Говорят, Земля круглая... Говорят, края земли не существует... Но крайности так притягательны, что люди всегда отправляются их искать. Изгои, романтики, искатели новых истин — вот предки нынешних жителей севера. Ссыльные и неугодные испокон веку селились в столь неприглядных местах, в которых ясно ощущаешь «ты на краю земли».
Ты на краю земли, когда, стоя по колено в мягком мху, видишь впереди лишь однородно-желтоватую болотную растительность, покрытую черным узором потерявших уже листву карликовых березок, а выше линии горизонта лишь серое неровное небо... И ты достоверно знаешь: сколько не иди туда, никакого жилья там нет... Ни одного живого человека! Чем не край земли?
Это страшно. И вместе с тем — спокойно. Карликовые березы пусть царапают, но они сухи, по сравнению с топью, и упруги. Лежишь на них и смотришь в небо — и все, больше тебе ничего не надо, только мысли в голове совершают свой неспешный променад. Воспоминания — это все, что у тебя есть. Потому что эта граница — не та, за которой что-то иное, а та, за которой ничего. Или нет, не ничего, но иное порядка ничего. Похоже на смерть, на черную дыру. Прошлое и настоящее. А будущее что? Похоже еще и на жизнь. Воспоминания сначала неторопливы, потом им надоедает медлить и они обретают нарастающую скорость, ты уже даже слышишь эффект Доплера, и вот в какой-то момент громкость достигает своего предела и воспоминания выродились в точку — твое настоящее, а потом в миг исчезла и эта точка.
Ты просыпаешься, хотя и не помнишь, что когда-то засыпал. И с ухмылкой, самому себе, чтоб доказать несерьезность сна, говоришь: «Нет, болото — это не то, надо море».
Почему? Может, опять воспоминания виноваты. Воспоминания об одиночестве, и о тумане зимой, об ощущении счастья в почти вымороженном теле. Стокгольмский синдром заложника холода. Туман такой, что ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. И вот куда идешь, скребя скованными инеем ресницами о закрытую черноту неба, к реке, к глыбам льда. Под ногами хорошо знакомый лед, но вокруг черно, прерывается мутным туманом. Похоже на смерть, на черную дыру. Прошлое и настоящее. А будущее что? Похоже еще и на жизнь. Вот она — граница. Арктика. Дальше некуда.
«Все ясно» — не устаешь ухмыляться сам себе. Иронизируешь над своей любовью к одиночеству, иронизируешь даже над своими достоинствами... А недостатки и так превратили тебя в отрицательного персонажа собственной книги.
К морю так к морю. Пригородные поезда — идеальный транспорт. Можно особо не задумываться над маршрутом, можно особо не растрачивать себя на разговор с попутчиком. Места хватит любому одиночеству.
Доезжаешь до какой-то крупной деревни. Деревня так и осталась поморской. Пятнадцатый век, если не раньше. Солеварни — черные бревна очерчивают карьер. Колокольни — огромные, до небес, тоже черные. Иночество. Погода чудесная и солнечная (фраза как из школьного сочинения), но древность, витающая в воздухе едва заметным эфиром, уже успела пропитать через все поры и тебя. Тревожно и спокойно одновременно. Опять. И воспоминания теперь более древние, что не удивительно. Становится понятно, что это привал перед путем до границы. И в этот привал надо вспомнить все, с самого начала, от сотворения мира, чтобы ничего не забыть взять с собой.
Невозможно больше терпеть это спокойствие. Значит, пора. Древний хвойный исполинский, как и колокольни, лес разрезает железнодорожный шрам. Тебе — туда. Это мысль заерзала, просчитала, направила. Без твоего участия.
Если подсноровиться, то по шпалам можно идти даже сквозь сон. Если уставиться в землю, то процесс завораживает не хуже горения огня. Хотя нет, с горением ничто не сравнится.
Опять воспоминания — непрошенные гости, только теперь они робки и забелены паутинкой мыслей, о том, что впереди.
А впереди хлынул дождь. В этой простой фразе «хлынул дождь» не передать всего смысла события. Это не просто моросящие капли. Это очищение густым потоком, насквозь, через все тело. Такое очищение необходимо, ты понимаешь умом, что туда, куда ты идешь, грязь не возьмут, а она налипла на тебя, коростой вросла так, что ты даже не отличаешь ее от своей собственной кожи и кричишь обидчиво «больно же!», ее защищая. Очищение необходимо, но оно выматывает. А ты среди леса и не на своем пути, а поезда. И где тебе скрыться от непогоды? Но мыслей, вроде «ну и зачем я так?», нет и в помине, как и нет той прежней внутренней насмешки в себя. Это все дождь, он избавил от предубеждений. Но ты реверсуешь мысли и видишь, вот оно: «... не на своем пути, а поезда»!
Резко сворачиваешь налево, на Север. И теперь только понимаешь, что железная дорога вела тебя домой. Но домой ты не хочешь, не любишь возвращаться. Теперь, в поисках полянки посуше в продрогшем хвойном лесу мысль только одна — о еде. О хлебе насущном, насыщающем. А дождь и не думал успокоиться. Кружась среди деревьев, неожиданно выходишь на песчаный пляж. И вот оно — море. А ты даже не успел подготовиться к встрече с ним.
Как будто в доказательство, что все в мире не подвластно тебе одному, неподалеку, у кромки леса видишь небольшой черный домик, явно самостоятельно срубленный. Смотришь в небо, спрашиваешь у него: туда? Как будто оно ответит что-нибудь.
Подходишь к крыльцу, этакий мокрый гость, стучишься, спрашиваешь: «Можно?», однако, не получилось, горло высохло, отвыкнув от разговора.
Но на стук откликнулись. Дверь открыл человек. «Проходи» — сказал и удалился вглубь.
Ты заходишь, помявшись немного у порога, начинаешь переодеваться и развешивать потяжелевшую и потемневшую от воды одежду на печь. В рюкзаке тоже влажно, но все-таки штаны и свитер оказались по сравнению суше.
«Чифирчику? Будешь?» — появился вновь из своей глуби человек. И ты наконец-то говоришь робко: «Здрасьте...»
Вы сидите вдвоем за простым деревянным столом, молча, пьете из побитых эмалированных кружек все-таки чай, но очень крепкий. Ты разглядываешь его лицо и руки. На вид ему лет пятьдесят, и, если рисовать его, он похож на дерево. То же, что и сосны здесь в лесу. Что он здесь делает один в лесу? Почему вообще он один? Он отсидевший? Татуировки... Но что на них — в сумеречном свете не видно. Это не опасно? Ты откусываешь кусок черного хлеба и не решаешься задать эти вопросы вслух.
«Я буду спать тут, а ты иди в горницу» — «Спасибо» Вот и весь диалог. Засыпаешь в состоянии иллюзии абсолютного покоя.
Наутро все те же сумерки. Будто не было ночи. Шею немного ломит, но это кажется мелочью. Выходишь к морю.
Море — это какая-то особая субстанция. Небо превратилось в густые клубы и нависает над черной водой. Есть в этом какая-то зловещая красота, она притягивает с такой силой, что оторваться самостоятельно ты не можешь и не хочешь. Это море уже поглотило тебя, и тяжелые черные воды сомкнулись над головой...
Кто-то касается твоего плеча... Ты, очнувшись, замечаешь, что стоишь на песке, а волны равнодушно выбрасывают пену к твоим ногам.
«Отвезешь меня туда?» — не с надеждой, а как-то угрюмо и твердо спрашиваешь ты. «Нет, не на чем», — отвечает он и уходит. Позже ты узнаешь, что с той стороны дома под брезентом сокрыта лодка в идеальном состоянии. А сейчас ты с тоской думаешь «Ну, почему?» и остаешься на берегу для поиска красивых камешков. Ну, раз нет лодки... Такое смирение приходит за однообразным занятием. Раз нет лодки, значит, мне никак туда не попасть...
«Пора домой, наверно...» — решаешь ты и ищешь глазами свое пристанище, чтобы собрать вещи, попрощаться с хозяином и дойти через лес до железной дороги, чтобы потом идти по ней до дома, а дома...
И тут ты, подошедши к избе, замечаешь небольшую горку, скрытую брезентом...
Вбегаешь в дом: «Почему, почему ты меня не пустил туда? Я... у тебя есть лодка!»
Но, посмотрев в его глаза, осекаешься. Вот так на тебя смотрит сама Боль. Вечная и чистая. Неумолимо подминающая под себя все слова и чаяния. Он выдавливает из себя: «Тебе не надо туда. Еще не время. Туда берут не просто так. Это надо в какой-то мере заслужить, хотя заслужить — это просто слово, и оно не то...»
Ты смотришь на человека, а он все говорит и говорит. А боль начинает медленно съедать окружающее пространство, поглощать во тьму. Но это не твоя боль, хоть ты и плачешь, и эти слезы обжигают и без того горячий натопленный воздух и жестокий северный ветер, который ты не ощущаешь, но чувствуешь.
Практически задыхаясь, но, не сумев вдохнуть, хватаешь уже собранные не тобой, им, твои вещи и выскакиваешь из избы, как из горящей, бежишь в лес, падаешь на пушистый мох и рыдаешь, рыдаешь, хотя даже и не понимаешь — отчего.
После этого путешествия, дома, ты снова — обычный человек. Такой же, как раньше, такой же, как все. Только ты понимаешь, что невозможно улыбаться до предела и быть счастливым до конца. Абсолютно счастливым. Такому не бывать на земле, грешной по определению. И ты знаешь, что для любого пути есть свое время и своя дорога. Но нет попутчиков. И даже находясь среди друзей на шумном празднике, ты знаешь, где ты на самом деле. Ты по колено в топи. Но, поднимаешь одну ногу, шагаешь, погружаясь снова в топь, другую ногу... И так, пока не дойдешь туда, куда привел твой путь Его неисповедимый путь.
Болото: где-то в районе н.п. Талаги.
Река: Северная Двина близ мыса Пур-Наволок.
Деревня: Нёнокса
Железнодорожные пути: между н.п. Нёнокса и Солза
Море: Белое море
— А кому волшебные бобы? Кому волшебные бобы? Раскупай! Налетай! — голос торговки разрезал и без того шумную атмосферу базара.
— Интересно, они правда-правда волшебные? — Махошка заморгала своими глазенками, задергала Вея за рукав, заговорила восторженным шепотом — А что они делают? А ты мне купишь?
— Ну, еще чего! Ты что, как маленькая? Зачем тебе бобы? Тебе что, нравятся бобы? Они же невкусные!
— Ну, ты даешь! Они волшебные! Зачем их есть?
— Не сразу есть. Сначала посадить, они вырастут...
— Вот именно! Они же волшебные! И вырастут до неба! И тогда мы с тобой сможем ходить по облакам! Давай купим?
— Махошенька, у нас нет денег на такую сомнительную вещь как волшебство.
— Ну, чуть-чуть... Погоди, я спрошу!
Вей вздохнул и прислонился к какой-то телеге. Махошка побежала к скучающей торговке волшебными бобами...
— Тетенька... А они у вас правда волшебные?
— На, смотри, красавица, какие они у меня! Пухленькие, плодовитенькие...
— А что надо сделать, чтобы они выросли?
— Полить водицей. А потом глядь — и через пару недель у тебя урожая полон огород!
— Пару недель?.. А до неба когда вырастут?
— Что значит, до неба?
— Вы же сами сказали, тетенька, что они волшебные! Зачем вы врете?
— Они волшебные! С каких таких бобов у тебя будет урожая полон огород? Только с этих! А в бобах ведь все полезное...
Вей подошел вразвалку, жуя стебелек.
— Пойдем, Махошка... Тут, видишь ли, бобы как бобы, до неба не дотянут... А кушать их нам не вкусно... Мы с тобой как-нибудь иначе до неба доберемся...
— До неба хотите добраться? — торговка прищурила один глаз, — Путь есть естественный... А есть и еще один. А какой он, этот путь? Да, не знаю я. Это как стены ставят перед тобой, да все с дверями. И ты и не ведаешь даже, что за дверью очередной. Стена, или сразу дверь. А может, там и нет ничего. Свобода, чистая, трепетная... Твоя.
— Наша... — прошептала Махошка.
— А и не всех туда берут, на небо-то, — распалялась дальше торговка, — Как вы собрались туда? Два сапога — пара. Только оба правых... Или левых? Все одно: ходить в таких сапогах никак... И на небо никак. Да и нужно ли оно вам? Сдалось вам это небо! Поживите еще на земле, пошутите с судьбой. А Диаволу пока не было повода прекращать смех... Что, думаете, это так легко? Взял и попал на небо? Как же... Нет, небо оно такое... Да и нет его...
— Есть! — перебил Вей, — Вот же оно — небо! А ты, старуха, иносказаниями не пугай! Сами как-нибудь до неба доберемся...
— Вей, какой ты у меня... А говорил, что на небо не хочешь...
— Маленькая ты еще, не понимаешь. И не слушай всякий треп. Торговке бобами истину знать не положено.
А Махошка шла и думала: «Как это — не положено. Неужто истина выбирает, кому знаваться, а кому нет...»
Вей же досадовал на себя и весь мир: «Девочка маленькая, неразумная, пропадет без меня... Да и со мной все одно — пропадет...»
— Вейчик, я же не насовсем на небо хочу, только погулять по облачкам, и все, пушистые хлопья помесить ногами...
Сдалось ей это небо, думал он, да и правильно, сколько уже перебиваемся неизвестно чем, ни крыши над головой, ни работы. Девчонка молодец, держится, не жалуется. А помечтать — так пусть мечтает...
***
— Слушай, парень... — обратился к Вею какой-то человек, он был верхом на коне, ехал навстречу — Ты чего девчонку бродяжничеством мучаешь?
— А вам что за дело, господин знатный?
— Я тебе не господин, а мужчина работящий. Хозяйство у меня... И дело есть к тебе.
Что это за дело, интересно, подумал Вей, и подошел к незнакомцу поговорить наедине, без Махошки.
Рассказал ему человек, что семья его многочисленная владеет хозяйством своим здесь недалеко, что держит он живность всякую, и что женских рук ему не хватает, одну бы пару еще. Он готов подсобить бродягам. Приютить Махошку, кормить ее, одевать, только чтобы работала исправно. А на Вея ему места нет.
— Знаю я, зачем тебе девушка молодая — зло прошипел Вей.
— Да не обижу я ее... Но представь, каково ей с тобой по миру шататься без надежды на ужин и завтрашний день. А так — сыта хоть будет.
Махошка подбежала к ним: «Вей, пойдем давай уже...»
— Сейчас — сказал Вей, — Махошенька, я попрощаюсь с господином... Спасибо вам, мил человек, за доброту, но мы как-нибудь без этого, сами.
— Ты подумай... И, если вам негде ночевать, можете остановиться у меня в конюшне, — ответил незнакомец, хотя теперь он уже и был знаком Вею, и ускакал.
А путникам ничего не оставалось, как продолжить путь.
— Вей, а о чем вы говорили?
— Да вот, интересовался он, не пойдешь ли ты к нему жить, у него тепло и сытно...
— Глупости какие! Я с тобой иду! И мы ведь обязательно погуляем по небу? Да?
— Да, Махошенька... Но ведь от ночлега мы не откажемся? Пойдем, скоро ночь.
Всю дорогу они молчали. Махошка поняла, что Вей о чем-то думает и его лучше не отвлекать. Когда они подошли к дому своего нового знакомого, тот вышел им навстречу.
— Ну, как тебе, Махошка, мой дом и участок?
— Да, хорошо вы живете... — негромко сказала Махошка
— Ну, вот и славно... Вот там располагайтесь...
***
Когда Махошка уснула, Вей вышел и направился к дому. Хозяин не спал, ждал его.
— Хорошо, будет все, как хочешь, — сказал Вей, — только условие одно — дай мне лошадь и какую-нибудь повозку. А еще лампу. И обувь теплую с тулупчиком, для Махошки. На время, на ночь.
— Простой ты парень! А почем мне знать, что ты не сбежишь с моим добром?
— Не доверяешь? Правильно... Но можешь сам поехать, и людей своих взять сколько надо, только поедем, куда я скажу.
— А потом Махошка останется у меня, а тебя я больше не увижу?
— Да!
— По рукам!
И пошел хозяин работяг своих будить, да лошадь запрягать. Вей взял Махошку на руки и сел с ней в телегу. Долго ехали, Махошка даже не проснулась.
Путь их лежал в горы, где снег лежит.
Тут вдруг повозку тряхануло, Махошка открывает глаза, но темно, не видать ничего, спрашивает: «Где мы?»
— Махошенька, не задавай вопросов. Тебе понравится. Одень-ка эти ботиночки и тулупчик. И давай я глаза тебе завяжу, мы почти приехали...
***
Вей взял лампу, другой рукой снял повязку с ее глаз.
— Смотри, милая, мы приехали...
Их взору открылось пустое белое пространство, со всех сторон окруженное темнотой. Но насколько хватало лампы, все было только белым и никаким иным
— Что это? — округлились Махошкины глаза. Она потрогала осторожно поверхность рукой, — холодное...
Вей собрал все под своими ногами в охапку и подкинул вверх. Нечто рассыпалось маленькими белыми мушками.
— Это оно? — счастью Махошки не было выражения. Она месила ногами снег, пробовала его на вкус: «ух, холодное!», кидала его в Вея, хохотала и бегала...
Они радовались громко и безутешно, раскраснелись, насмеялись до хрипа...
— Вей, а что там, если пойти туда, где лампа не светит? Что там, на краю облака?
— Ой, Махошенька, не ходи, на краю, вестимо, край.
— А как мы сюда попали? Ой, это волшебная повозка!
— Да, волшебная, — ответил Вей. А про себя подумал, что все-таки ему повезло, что Махошке никто не сказал, что в горах бывает такая вещь, как снег... А потом осекся... Вспомнил про их жизнь... Не до снега...
Ну, ничего, думал он, потом она узнает, что это обман, но зато сейчас она счастлива и запомнит его таким.
Она уснула сразу же, как села в повозку.
***
Поутру Махошка обнаружила себя в доме, на чем-то наподобие настила. Вея рядом не было.
После того, как ее добродетель все ей рассказал про их уговор, она сначала не хотела верить. Потом побежала искать, через неделю вернулась ни с чем. Подумала, будь, что будет... И еще: раз Вей так хотел.
Через некоторое время, ей, неученой девке, рассказали про снег. Она не поверила. Повезли ее в горы, показали. Она долго плакала...
Не до неба ей было уже, жизнь пошла неспешно, своим однообразным чередом...
***
Однажды буря началась в их селении. И с неба посыпались белые снежные хлопья. Такого в тех краях никогда не было. Не иначе, колдовство какое — судачили люди.
А Махошка смеялась и ловила ртом холодных колючих облачных мушек. Потом собрала котомку и отправилась в дорогу.
Только вышла на распутье, тут и Вей сидит, ее поджидает:
— Ну, здравствуй, Махошенька, сколько лет прошло?
— Здравствуй, Вей. Лет — достаточно. Пойдем...
Оргкомитет конкурса