29.05.2008
Родился в поселке Якшанга Костромской области. Учился на физико-техническом факультете Уральского политехнического института. Служил в армии в автомобильных войсках. Окончил Костромской педагогический институт имени Н. А. Некрасова по специальности черчение и изобразительное искусство. Работал: столяром, художником-оформителем, реставратором, дизайнером интерьеров, строителем и т. п. Публикации: «День и Ночь», альманахи «Козий парк» (Кострома) и «Новые писатели» (Москва). Член Союза Российских писателей. Участник III и IV Форумов молодых писателей России. Лауреат премии Фонда имени В. П. Астафьева по итогам 2008 года в номинации «Проза».
Вот говорят: «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда». Все это туфта и сказки для непросвещенных младенцев. Другой, денно и нощно в потах, весь мир на пупе изъездит, а ни ума, ни добра ни на грош не накопит; а кто поумней — хребта не ломая, да живота не насилуя, эдак сидючи на месте, хрен к носу прикинет и… бац!.. уж сразу в князьях…
А в князи Сереге нужно было позарез. Уж больно ему барского варева похлебать хотелось. Вот уж скоро тридцать три корячится, как говорится, возраст Христа, а что он видел?.. Нары да станции на пересылках?! Ну кто он такой?.. Зек, уголовник!.. Таким дорога в лучшую жизнь заказана, в лучшей жизни, в ней глупым места нету. А Серегина жизнь, по правде сказать, одна большая глупость… сучья жизнь, нехорошая…
По молодости да по глупости одному фраеру рога посшибал, а фраер тот ментом оказался. Вроде и за дело его грохнул, да прокурор ведь разве будет разбирать… Его дело сажать. Прокурор, ведь он что? Он мент!.. Вот, выходит, по глупости Серега и сел. По глупости пахал в зоне «как папа Карло» на «дядю Васю». К слову скажем, был Серега штукатур знатный, про таких говорят: «Руки золотые»… да ничего себе не наштукатурил, окромя грыжи в паху. По глупости ввязался в камере в кипеш: отмудохали Серегу так, что остался он на всю оставшуюся жизнь хромым, колченогим карлипупом. А вроде и был он не гордый да не злой, а только отчаянно смелый…
Вот уж скоро Сереге на волю. Начальник говорит: «У тебя, Сергей, вся жизнь еще впереди, большая жизнь, красивая и светлая. Освободишься — женишься, деток нарожаешь… Руки у тебя золотые: будешь большие деньги зарабатывать…» Врет, сука, и не краснеет. Что с того, что руки золотые — зато ноги деревянные. Уж
И порешил Серега: «Хватит глупить да кипешиться… жизнь уходит, надо только мозгой пораскинуть, как ее за гузку прихватить…»
Думал он, думал, да так ничего и не надумал. Образования не хватает. Не давалось Сереге в молодости учение, кабы наперед знать, все бы жилы порвал, осилил бы.
Ну а так как не был он ни гордецом, ни ханжой, пошел он мудрости на стороне поспрошать. Видит Бог, мир не без отзывчивых людей — попался и Сереге добрый человек. Умных людей, их сразу видать, в любой толпе, в любом обществе; есть в них
Был и в Серегином отряде такой умник, беззубый Шаля Дамитрак. Волос у Шали на голове было не больше, чем на лампочке. Столько же и зубов. Зато лет ему было… дай Бог каждому столько пожить, а сколько, он уж и сам запамятовал. Говаривал: «Старый зек, как и старая дама, своих годов не ведает…»
А уж мудрен был… и не книгочей-энциклопедист, а от жизни мудрен. Но и посидел, бывало… почитай,
Вот к
— Одному тебе, — говорит, — скажу. Вижу, парень ты смелый, не побоишься. А способ верный, людьми проверенный: большую деньгу можно заиметь, а с большой деньгой ты — человек, и все двери для тебя настежь, и все старое побоку. Сам бы попользовался, который год про себя тот способ берегу, да, видно, здесь мне помирать придется, стар я для жизни. А ты, сынок, еще молодой, попользуешься — поживешь всласть и за себя, и за Шалю Дамитрака…
Слушает Серега, каждому слову внимает, каждому слову верует, так верует, аж трясучка во всем теле…
— Способ верный, да опасный: чего не так сделаешь, как скажу, — пропадешь почем зря. А смелости хватит — выйдешь в дамки. Вот и слушай… На рождество все делается… в ночь, стало быть, ровно в двенадцать часов. А прежде черного кота нужно изловить, посадить его в мешок, мешок через плечо, и выйти с этим сидором на околицу, да и встать, обернувшись лицом к домам, а спиной, стало быть, туда, куда шел: за околицу.
— А где, Шаля, та
— А это, сынок, без разницы, способ этот везде действует, в любой местности. Слушай лучше, что дальше тебе скажу… Сидор тот, как есть, через плечо держи да стой, не двигайся, жди полночи. Тут Он в полночь к тебе сзади и подойдет. А кто Он, не скажу: сам знаешь, если не дурак. Не хочу я Его поминать. А ты стой, не оборачивайся. Спросит Он тебя, чего у тебя в мешке? А ты молчи да не оборачивайся. Вот тогда Он и скажет: «Давай меняться не глядя!..» — да и потянет твой мешок. А ты не оборачивайся, отдай. Когда ж пихнет Он тебе свой мешок — хватай, не глядя, да и беги, что есть мочи. А побоишься, обернешься: заберет Он тебя с собой на муки вечные. А сделаешь все, как я сказал: искупаешься в серебре да в золоте. Мешок его с большой деньгой будет. Справишь все
— А что ж
— А я, сынок, почитай сорок лет на воле Рождество не встречал… все не доводилось никак. Только выпустят — глядишь, уж сразу и обратно заберут. Видно не про меня
Поверил Серега в Шалин верный способ, ой как поверил — аж трясучка во всем теле. Уж он не побоится, сделает все как надо. Вот тогда и поживет Серега всласть и Шалю не забудет. Ведь послал Бог доброго человека, научил
На Пасху освободился Серега из заключения, дыхнул вольным воздухом и… айда домой, в свой родной поселок, к матери. Уж как ни пьянит свобода своим хмелем сладостным, а разумом Серега трезвится, бодрствует, ибо не пустяков ему, не до мелких радостей — крепко засел у него в мозгу способ Шалин верный и точит денно и нощно, будто червь, без выходных, без продыху. Не застит Сереге воля глаза, не дурманит — трезвый он. Не дождутся теперь от него глупых промахов… есть у него теперь цель, ясна, как день. Ему бы только до Рождества дотянуть, не сгореть в своем же собственном пламени. А уж он не просто ждет, не сиднем сидит: купил Серега сидор, да не наш, а импортный, с наклейкой, с молнией, принес от шурина кота черного, усатого, красивого. Сидит Серега дома, не пьет, не гуляет, а все кота своего обхаживает: кормит его как на убой, холит, расчесывает, чтоб хоть не стыдно было
— Что ж ты, Сережа, какого лешего в дом приволок? — спрашивает его мать. — Нечто он тебе нравится, страшила такая?
— Ты, мама, не ругайся… мы с тобой через этого кота ухватим счастья полные пригоршни. Это, мать, кот не простой, а разменный…
А матери что? Чем бы дитя не тешилось… Она и так на сына не нарадуется — это надо ж, как остепенился: дома сидит и не пьет. Вот только б ему в жизни устроиться, невесту бы найти хорошую да пригожую. Да вот как его женишь, если он все дома сидит, не гуляет. А еще б работу ему найти стоящую, по профессии:
— У нас, Сереженька, школу за мостом строят новую, каменную. Пошел бы ты, сынок, туда, спросил, может, и возьмут тебя в бригаду, не посмотрят на твое прошлое, им щикатуры ох как нужны… пошел бы, сын. А то давай я схожу, если тебе самому никак?
— Не пойду я, мать, к ним. Не то у меня на уме. Потерпи немного, скоро у нас с тобой все наладится
Не пойдет Серега работать. Поработал… будя… пущай работает железная пила, а у Сереги способ есть верный, людьми проверенный. Вот только бы до Рождества дотянуть…
Так и зима пришла, а с ней и морозы лютые, и снегу по окна. Вот уж и Новый год справили, все как полагается: с елками, с подарками, с гулянками. Только Серега не веселится, не гуляет: не до праздников ему. Рождество пришло, дело сделает — за всю жизнь отпразднует. И не страшно ему на
А как настало ему время на дело идти — прояснился весь, зарадовался. Посадил Серега кота своего, откормленного, расчесанного, холеного, в сидор импортный, застегнул молнию, перекинул сидор через плечо, да и пошел на край села. Мороз щеки дерет, темень — глаз выколи, и не страшно ему ну вот ни на капельку. Вышел он на край села, повернулся к домам лицом, да и стал как столб. Стоит Серега, ждет Его, не пошевелится. А только стало ему
О ту пору шел мужик из соседнего села, не пьян, а только выпимши. Идет, нога за ногу, никого не трогает, потому как нет вокруг никого, хоть свищи. А куда идет?.. Шут его знает? Может, к куме бражки хлебнуть, может, по делу спешит, а может, от дела домой возвращается. И захотелось мужику покурить, и папиросы у него есть, да спичек нет. Идет, поспешает, нога за ногу. Вот уж дошел — дома видны. Видит мужик: на дороге человек стоит, как столб стоит, не пошевелится, лицом к селу и сумка за спиной.
«Вот, — думает, — и огоньку спрошу…» Идет, поспешает. Подошел мужик, тронул человека за плечо, а тот руками всплеснул, да и упал ничком. Испугался мужик, стал он падшего тормошить, да все без толку. Помер человек: был — и нет его. И видит мужик:
— Мужик!.. Что в мешке у тебя?!
В Риге хорошо, в Риге Володьке нравится, в Риге Володька как свой: башка у него белая, щеки розовые — вылитый лабус.
Чуваки из Володькиного отряда в город после занятий не суются: ссат. Уже двоих курсантов РЛТУГА из Даугавы выловили. Оба русские. Опознали по документам, потому что у обоих рож не было. Лабусы бить умеют. Лабусы злые.
А Володька не ссыт: у него в городе любимая. Хельга. Он любит Хельгу за то, что та мило называет его Валдисом. А еще, за то, что у нее всегда мокро между ног. В его поселке у девок тоже всегда мокро между ног. У городских не так — у них там сухо. А Хельга не рижанка: она, как и Володька, из села.
Работает Хельга официанткой в ресторане «Baltija». Там и познакомились…
В тот день Володька купил себе в универмаге отличный костюм: серый, двубортный — давно о таком мечтал. Решил, до кучи, уж и в кабак сходить. Пожрать
Но, когда Хельга, улыбаясь не
Она приняла Володьку за своего: башка белая, щеки розовые, костюм серый — вылитый латыш. Правда, когда тот, смущаясь и краснея, мешая латышский и русский, стал делать заказ, она поняла, что ошиблась, но было уже поздно — он ей понравился.
2
Директор ресторана сказал, что живот стал слишком заметен — официантка не может работать с таким животом. Володька отвез брюхатую Хельгу к ее маме, на хутор. Мама смотрела волком. За своего она Володьку не приняла.
За два месяца до окончания училища Володька стал отцом. Любимая родила ему сына. Пацан получился — супер: башка белая, щеки розовые — вылитый лабус. Имя дали — Андрюха, но Хельга мило называла его Андрисом.
Распределили Володьку в Тюмень, в вертолетный отряд. От счастья он летал, без вертолета: все у него в жизни было ништяк.
Решили так. Володька едет один, устраивается на месте: с жильем, с работой — потом забирает Хельгу с сыном. По пути заедут к Володькиным: показаться. Свадьбу тоже надо.
Поцеловал Володька любимую в губы, сына в попку — маму никуда не поцеловал, — и покатил.
3
У калитки стояла «Ява». Хорошая «Ява». Не было в этом ни хрена хорошего. Из коровника вышла Хельгина мама, с подойником в руке. Увидала Володьку — вскрикнула, поставила подойник на землю и быстро убежала в дом. Зря он так надолго уезжал, зря. В подойнике было парное молоко. А в дверях стояла любимая. И смотрела холодно. Да, уезжал он надолго зря.
— Где Андрюха? — спросил Володька.
За спиной у Хельги нервно замаячила мама.
— Андрис в доме, — ответила Хельга. И сразу:
— Валдис, нам нужно поговорить.
— Что с Андрюхой?
— Андрис в порядке, не волнуйся, — пауза… — Валдис. Я выхожу замуж.
«Ява»! Да, зря он уезжал так надолго.
Мама за спиной пришла в движение. Она вырвалась вперед и загородила своим тщедушным телом дочку.
— Успокойтесь, мамаша! Скандала не будет, — спокойно сказал Володька. Постарался спокойно сказать.
— Мама, принеси Андриса, — попросила Хельга.
Мама не сдвинулась с места.
— Mäte! Atnesiet, lüdzu! — закричала Хельга.
Поняла, слава Богу. И, нехотя, ушла. Володька с Хельгой остались одни.
— Валдис…
— Я не Валдис! Я Володя! — перебил он ее.
Хельга, не обращая внимания, продолжала:
— Валдис, я полюбила другого человека. Он латыш. Понимаешь?
— Не понимаю!
Володька подошел к ней, осторожно взял ее обеими руками за лицо и сказал:
— Хельга, у нас с тобой сын, дура ты…
— Он латыш. Понимаешь?
— Не понимаю! Не понимаю! Не понимаю!
— У Андриса зубки режутся. Два нижних.
— Дай его мне.
— Он заплачет.
Действительно, заплакал. Заорал. Открыл свой маленький ротик, показав Володьке два зубика-недоростка — и заорал. Володька бережно прижал сына к груди:
— Андрюха, ты чего кричишь на папку?
— Он тебя не понимает. Мы с ним говорим только
— Дура ты, Хельга, — ответил Володька. — Все вы тут…
Он отдал ей кричащего малыша, а потом сказал:
— Хельга, если ты тупая, то я тебе объясню. Андрюха — мой сын! Ты меня поняла?!
Молчание.
— Ты поняла?!
— Да.
Володька вдруг почувствовал, что ему больше нечего делать в этом доме. Ему нехрен делать в этой маленькой республике!
— Хельга! Позови своего лабуса.
— Нет!
— Не бойся, не трону.
— Валдис!
— Позови!
Сутулый, длинный очкарик. Башка черная. На лабуса совсем не похож.
— Лабус, отвезешь меня в аэропорт.
— Я не лабус! Я латыш! Литовцы — лабусы.
— Не перебивай меня, лабус. Отвези меня в аэропорт.
— Я не могу! Я плохо езжу.
— Зато, я хорошо. Сядешь сзади.
— Я не могу!
— Заводи, лабус.
Володька гнал как придурок. Он выжал из «Явы» все. «Ява» не взлетала. Обосравшийся от страха лабус, как баба обхватил его сзади обеими руками.
Резко затормозил у автобусной остановки:
— Лабус, руки убери. Приехали.
Слез. Передал руль дрожащему лабусу. Затем снял с его плеча свою дорожную сумку.
— Если с моим сыном
— Гоха, поехали завтра в Митино… — говорит мне Серый. — В Митино ништяк! В Митино можно делать все! Заодно посмотрим тебе компьютер. Не ссы, Гоха, мы купим тебе самый клевый компьютер… будешь долбать на нем свои романсы…
— Серый, я не пишу романсы… я пишу роман. О любви… — отвечаю.
—
— Серый, — говорю. — Мне не нужен крутой компьютер. У меня денег — с гулькин хрен. Мне нужен недорогой, простенький… практически, пишущая машинка. Я слышал, что
— Гоха, ты дурак! Зачем тебе этот хлам? Это же каменный век! Это отстой! У тебя на нем ни одна игра не попрет…
— А я и не собираюсь на нем играть, — отвечаю. — Я буду на нем тексты печатать…
— Все равно ты дурень, Гоха. Надо брать «пень»… хотя бы первый.
— Сто долларов… — говорю.
— Во!.. купим тебе завтра в Митино «материнскую плату» и «корпус». А как деньги еще появятся, купишь еще чего-нибудь… «винт», или «клаву»…
— Серый, пошел ты! — говорю. — Мне не нужна «материнская плата» за сто долларов. Мне нужен целый компьютер… сразу и дешево. Ты мне скажи, — спрашиваю я у него, — смогу я в Митино купить компьютер за сто долларов?!
— Сможешь! В Митино можно все!
От Балашихи до Митино рукой подать. Всего каких-нибудь два часа пути. В шесть ноль-ноль мы уже были на шоссе Энтузиастов. Но сначала мы зашли в «Урожай». Сереге ужасно захотелось пить… правильно, ведь на улице была такая жара: — 18. Я купил ему бутылку «девятки-балтики».
Себе я взял чай.
Всю дорогу Серого мучила жажда. Пришлось обменять в Измайловском парке свои сто баксов на рубли и взять ему две бутылки «Толстяка». В автобусе платил тоже я. И в метро.
И менту на Арбатской.
Мент сказал просто:
— Если нет прописки, то — по два стольника с рыла.
У меня документы были в порядке. У Серого оказалась просроченной временная прописка. Я не стал артачиться и заплатил две сотни.
Нам нельзя артачиться. Мы не местные. В Москве мы на заработках… а жить домой ездим, в Россию. Нас здесь все молдаванами считают. Пусть. Пусть считают хоть чукчами, лишь бы бабки платили. А в Балашихе мы с Серым делаем «евроремонт» одному уроду: моральному уроду.
Не все моральные уроды делают себе «евроремонт», но все, кто делает себе «евроремонт» — моральные уроды. Это я заявляю с полной ответственностью.
Наш владеет «миром»: «Миром бытовой техники». Прораб говорит, что, скорее всего, этот урод нас кинет. Я тоже так думаю. Почти все кидают — это прописная истина.
Но кинет он нас в конце, а до конца еще далеко. Нам еще плитку класть, обои клеить… нам еще предстоит сделать «теплый пол». От «теплых полов» пипка падает — это доказано научно. Это прекрасно. Прекрасно, что пресечется род еще одного морального урода. Уж мы с Серым постараемся, мы сбацаем отличный «теплый пол». Вредный и надежный.
Серый раньше сам был крутой. Пока не начал бухать. Раньше у него был магазин «Радиотовары», «BMW» и мобила на жопе. Теперь он сам в жопе. Там же, где и я… с одним отличием — я там был всегда.
Через два часа мы были в Митино. Серега сиял. Мне ж его возбуждение не передавалось. Я не люблю спальные районы. И грязные радиорынки не люблю.
— Гоха, купи мне водки! — сказал он. — Если я сейчас не выпью, я умру!
— Не куплю! — отрезал я.
— Гоха, купи мне водки! Если я сейчас не выпью, ты умрешь! — повторил Серый.
Я купил ему водки.
— Не ссы, Гоха, — сказал мне Серега, выпив водки, — со мной не пропадешь… я тебя в обиду не дам.
А я и не думал ссать. Если
Серый выручит… если что.
Но, дело в том, что, когда я без Сереги, со мной вообще никогда ничего не случается!
Мы вообще разные. Как мы вместе уживаемся, один Бог знает. Серега — энтузиаст. Я нет.
— Надо найти наших чуваков, — сказал Серый. — Они каждую субботу приезжают в Митино за товаром.
— Серега, — говорю я, — может, сначала посмотрим мне компьютер?..
— Не ссы, — отвечает мне Серый, — купим мы тебе твой компьютер. Найдем наших чуваков — и купим…
Мы пошли искать Серегиных чуваков. Как лоси, нарезали вокруг рынка восемь кругов. «Газели» с родными номерами нигде не было.
— Может, у них машина сломалась?.. или набухались вчера и решили за товаром не ездить?.. — разговаривал он сам с собой.
А у меня замерзли ноги.
— У меня замерзли ноги, — говорю.
— Надо водки выпить. Она согревает, — ответил Серега.
— Я не буду.
— А я выпью! У меня тоже ноги замерзли. Купи мне водки, — попросил Серый.
Я купил ему водки. Серый выпил и повеселел:
— Гоха, может травы купим? Я знаю, где здесь продается трава. Давай купим травы.
— Пошел ты! — говорю.
— Не хочешь травы, тогда давай купим «Чижа». Вон, у чувака последний альбом «Чижа» продается.
Я купил «Чижа».
— Ну все, теперь пойдем компьютер покупать, — сказал я.
Серега зло так на меня посмотрел. Я мешал ему жить. Он, ни слова не говоря, затолкал меня в
— Иди, покупай свой компьютер!
— Извините, у вас есть компьютеры за девяносто баксов (у меня уже было не сто), — обратился я к продавцу.
— Вам «материнскую плату»? — прочирикал продавец. — Специально для вас у меня есть прекрасная «материночка» и, как раз, за девяносто условных единиц… кстати, «AsusTek», настоящий «бренд».
Он меня не понимал.
— Серый, — сказал я, — у них, кажется, нет компьютеров за девяносто баксов.
— Купи тогда коврик для мышки. Он недорогой, — ответил Серега.
— А он мне нужен? — спросил я.
— Дурак, конечно нужен! — говорит он. — Кто ж на компьютере без коврика работает? Купи «Verbatim»… или с голой бабой…
Я купил простой… китайский.
— Ну вот, Гоха, — сказал Серега, — коврик у тебя уже есть…
— Ага, — говорю, — дело за малым: осталось только компьютер купить.
— Может, пожрем? — предложил Серый. — Я знаю, где черные делают классную шаурму.
— Давай пожрем, — ответил я… и мы пошли к черным жрать шаурму. Но только мы туда пришли — Серега хватает меня за рукав и
— Гоха! Быстро делаем отсюда ноги! Я совсем забыл: я этим черным штуку должен!
Но было поздно делать ноги: черные нас заметили. Я отдал черным штуку. Просто, их было больше. Намного.
Шаурму мы жрать не стали. Пожрали
— Не ссы, Гоха, — сказал Серега, виновато улыбаясь, — в следующий раз точно купим тебе компьютер… поедем в Митино и купим.
— Боюсь, следующего раза не будет, — ответил я.
— Давай хоть мышку тебе купим, — говорит он тогда. — На компьютер у тебя все равно уже денег не хватит. Коврик у тебя уже есть, нужно купить мышку.
Пошли за мышкой. В подарок, к мышке, продавец дал мне бесплатный коврик. Простой… китайский.
— Ну вот, Гоха, — сказал Серый, — теперь у тебя есть мышка…
— И два коврика, — добавил я.
Мы вышли с рынка. А я захотел ссать.
— Я захотел ссать, — говорю.
— Я тоже захотел. Давай поссым.
— А где? — спрашиваю я.
— Да хоть здесь, — говорит Серый и пристраивается у бровки, лицом к большому грязному сугробу, — Гоха, в Митино можно все…
Но Серега соврал. Мент долго гнался за нами вокруг рынка. Не догнал. Зато мы нашли Серегиных чуваков. Случайно.
— Гоха, радуйся! — сказал Серый, — сейчас мы купим тебе компьютер. Чуваки должны мне кучу бабок. В Балашиху на тачке поедем, вот увидишь…
Поздоровались с чуваками. Обнялись. Чуваки достали бутылку «родной». Выпили, покурили; одной мало. Чуваки говорят:
— У нас все бабки в товаре.
А Серый говорит:
— Гоха, выручай!
Выручил. В Балашиху мы ехали не на тачке. И в автобусе платил снова я. И в метро. И менту на Арбатской. Тому же.
Через два часа мы были в Балашихе.
— Серый, может в «Урожай» зайдем? — предложил я.
— Конечно зайдем, Гоха! — радостно ответил Серега.
В нашей воинской части половой вопрос всегда был самым больным.
А командир батальона майор Елдугин считал, что «солдат должен с честью и достоинством переносить все тяготы и лишения воинской службы». И на первое место он ставил лишения сексуального плана. «Не пристало, — говорил он, — Советскому воину растрачивать свои драгоценные силы, предназначенные для служения Родине, на
Говорят, в Древнем Риме одно паскудство было в законе: воины в дальних походах без баб обходились, а жили друг с дружкой, нехристи смуглозадые. А в моей части древних римлян не было, и воины предпочитали спать с бабами. Где баб брали? Да нигде!.. сами приходили, этого добра у нас было предостаточно…
Весь забор вокруг нашей части был исписан губной помадой. Это они, наши боевые подруги, начертали на воротах КПП знаменитую фразу: «Блядью буду, выйду замуж за сержанта!»
А самой любимой подругой нашего подразделения была Наташка-Вонючка, пятнадцатилетняя златокудрая потаскушка. Ох и хороша была, слов нет…
Почему — «вонючка»? А не знаю, честное слово. Смею вас уверить, пахло от нее просто потрясающе. Все воины наши от ее запаха дурели, как кобели во время гона. Когда Наташка к нам приходила — в нашей части наступал праздник. А вынослива была: по пол роты через себя за раз пропускала…
Только не стоит ее уж
И была у Наташки-Вонючки мечта: выйти замуж за доброго, красивого солдатика, который увез бы ее после службы к себе домой, в большой замечательный город, где ее никто не знает, где будет она просто Натальей, а не Наташкой-Вонючкой. Вот
Вот о ней и рассказ, да еще, о моем друге Вите.
Витя был парень видный: высокий, красивый, кудрявый; ну, прямо, Александр Блок — такая у Вити была поэтическая внешность. И родом он был не из какой-нибудь там Пензы или Коломны, а из красивого города Киева. Да и профессия у Вити тоже ничего себе: дамский портной. Обшивал он всех офицерских жен нашего гарнизона; и, бог знает, может, не только обшивал: примерка, ведь, процедура интимная…
Так вот. В ту ночь Витя сидел у себя в мастерской и выполнял срочный заказ: шил две сотни полотенец для личного состава. Витя шил полотенца, личный состав спал в казарме без задних ног и видел во сне Наташку во всей ее красе, а Наташка в то самое время лечила прыщи Гене, командирскому водителю, лечила старинным бабушкиным средством, по всеобщему мнению, единственно верным и эффективным…
А Гена был парень не жадный: ему и двух-трех процедур достаточно. Зашел он к Вите на огонек, чифирку хлебнуть, и говорит: «Витек, бабу хочешь? Давай приведу!.. Скрасит тебе одинокую ночь и твой монотонный труд…»
Сказано — сделано! Так Натаха с Витей всю ночь вместе и шили. Так шили, так шили, что к утру не больше дюжины полотенец было готово.
Понравился Наташке Витя… ох как понравился. И красивый, и кудрявый, и обходительный, и профессия у него ничего себе: дамский портной. А уж из какого города родом: из красивого города Киева. До чего завидный жених — хоть реви. И поревела.
И пошла Наташка, вся в расстроенных чувствах, с кудрявым парнем Витей и красивым городом Киевом в душе, потеряв всяческую бдительность, домой, прямо через КПП. А на КПП дежурил злой прапорщик Балдецкий. Поймал он Наташку, приволок в свою каптерку и учинил жестокий допрос: «Отвечай, сучка кудлатая: с кем была?! Говори, болонка драная: куда ходила?!»
Не хотела Наташка Витю выдавать: полюбился он ей сильно…
А Балда не унимается, злее зверя стал. Взял он ножницы, ухватил Наташку за золотые кудри и зарычал: «Говори, падера малолетняя: с кем была?.. не то оболваню тебя „под весенний призыв“!»
Вот козел беспардонный, нашел таки на девицу управу, совладал с ребенком.
Заплакала Наташка. И волосики свои золотенькие ей жалко — и Витю выдавать не хочется; да ничего не поделаешь — видно судьба такая. Сдала… с потрохами сдала.
Сразу после утреннего развода Витю в штаб и повели, к командиру части «доктору» Елдугину на клизму.
Майор, я вам скажу, — самое сучье звание. Наш майор был еще та сука. Взял он Витю нашего на пушку, сделал, как малого ребенка:
— Рядовой Лабазюк (это Витя)! Сегодня ко мне приходила мама Наташи… Вы, товарищ рядовой, знаете, какой Наташи! И не надо делать удивленное лицо. Так вот… — майор выкатил глаза и зашевелил тараканьими усами, — она сказала, что вы подло обманули ее несовершеннолетнюю дочь!
Он закричал:
— Вы подонок, Лабазюк! Вы запятнали свой мундир…
Витя испуганно осмотрел свой китель: он был очень чистоплотный юноша. Китель был чист. Как всегда. Тогда Витя спокойно ответил:
— Товарищ майор, разрешите обратиться… — и, не дожидаясь разрешения… — я не знаю никакой Наташи!
Майор хитро улыбнулся и еще точнее прицелил свою пушку, он нежным голосом продолжил:
— Да ладно бы просто обманули… вы, рядовой Лабазюк, учинили оральное извращение. Бедная девочка. Вы хоть осознаете, товарищ солдат, что вы натворили? Вам ведь дадут больше, чем она весит…
Майор попал прямо в цель. Витя раскололся, в одну секунду раскололся. Влопался как младенец…
Отвели его, сей же час, на гауптвахту; а начальник штаба капитан Шакиров, татарин по национальности, сделал Вите в Военном билете, в разделе «особые отметки», знаменитую запись: «Склонен к половому акту!»
Оргкомитет конкурса