23.01.2009
Игорь Кузнецов родился в 1983 г. Учился на филологическом факультете КемГУ и юридическом факультете Томского госуниверситета. Работал веб-мастером, программистом, охранником. Участник Всероссийского совещания молодых литераторов (Ишим, 2003), победитель поэтических чтений II Фестиваля поэзии «Урал-Транзит» (2004), участник VIII Форума молодых писателей России (Липки, 2008). Публикации в журналах: «Крещатик», «Сибирские Огни», «Дети Ра», «Урал». Постоянный автор ежегодника Фонда Астафьева «Первовестник».
Новое место работы — это
смены, умноженные на лето.
Это — новое место работы,
курить до рвоты.
Я развиваю седьмое чувство.
Внутри — искусство, в кармане — пусто.
Связь с окружающим — это приемник,
да в мультикассу — стольник.
Знаю, что происходит в мире:
наши — канадцев — 5:4.
И если вступим в партию власти,
нам будет счастье.
Любовь — это три человека в сердце,
ими оно и спешит согреться.
Три королевы в своих королевствах
впадают в детство.
Жить с королевами — панорама:
справа — налево, слева — направо.
А возвращаться к одной и той же,
иглой под кожу.
Любовь — это не поводок, а память,
куда возвращаешься, словно в заводь.
Сядешь, ветру подставив спину,
глядишь на тину.
В общем, где тонко, там и порвется,
возможно, еще до захода солнца.
Та, что уходит, бывает ведома.
Тайком из дома.
Дом — это там, где тепло и вкусно,
когда часами глядишь на люстру,
зная, что долго в нем не пробудешь,
хотя полюбишь
эту хозяйку и эту кошку.
Я закрываюсь в своей сторожке,
сутки/сутки — хороший график.
Денежный трафик.
Отдых — поиски алкопоя,
засыпаешь как лошадь стоя.
Онемение — признак тела.
И закипело.
Эх, эти чертовы мои гены.
Папа — пьяница, деда Гена —
самоубийца, второй дед — тоже.
Мороз по коже.
Ночь — это время, свернувшись в узел,
знает, что ты — не поэт, а лузер.
Дальше — только игра на скорость.
То есть,
билет на поезд.
***
Утренние заморозки, как водится на почве,
в оконных разводах проступают знаки.
Еще не родились мохнатые почки,
и деревья тонут в предутреннем мраке.
Странный свист ночи, протяжный свист ночи.
Кто нам рисует эту ночь, это небо.
Холодные облака рвутся в клочья,
дополняя мозаику, конструктор “лего”.
Теплый свет окон, напротив окон,
я тону в их прозрачном огне, в полусвете.
В уличных криках, в улицах боком,
коротенькая песенка смерти.
Весна греет руки, дышит часто,
мертвые сугробы грязнеют под ногами.
Я иду один, и корочка наста
хрустит. Птичьи стаи навстречу крестами.
Зима уходит. Свет над городом меркнет,
звеня голосами, шелестя звездами, многоцветен.
И карий глаз медленно блекнет,
заражая окружающее явлением этим.
И колеблется воздух, дрожа, между нами.
Кто мне дал эту весну, эти годы.
Этот лед, стонущий под ногами,
и гортанный крик, рвущийся на свободу...
***
Первый раз я приехал сюда год назад.
Комната мне знакома.
Как и то, что у тебя под одеждой. Вечер.
Ты выдаешь одноразовый пропуск. Дома:
холодное пиво, стихи, необратимость встречи.
Ты сама
своему сердцу и врач и сторож.
То забудешь таблетку выпить, то потеряешь ключи.
И (случайно) смуглеющим шелком кожи
заставляешь поверить в абсурд. Молчи.
Знаешь,
в моем доме, давно позабытом Богом,
тишина везде, лишь бега мышиные на слуху.
Сон, за последние ночи вошедший в моду,
о том,
как пульсирует жизнь
в горячем твоем паху.
Расставаться, бывает, сложно. Дурная привычка.
Несмотря на то, что в деревне прозрачней небо,
говорю сам с собой, прикурив от последней спички.
Потому как
редко случается поговорить с соседом.
День продолжается в пыльных разводах окон.
Ветер меняется. Ты дождалась звонка.
Твой полупрофиль. Чтобы потрогать локон
тянется
и замирает
моя рука.
Твое сердце больше не девственно. Не помогут.
Ночные прогулки, тем более — по мосту.
Можно молиться на Радугу, можно — Богу,
а остаться собакой
с банкой,
привязанной к своему хвосту.
* * *
Смешай разные элементы — получишь воздух,
спи, головой на подушке со своими растрепанными волосами.
С тобой — поэт, веб-мастер, царя небесного олух,
город со свадебными лентами, траурными колоколами.
Выжги правую грудь или левую, как амазонки,
не помню точно, как они из лука стреляли.
На этом кончается вся античность. Ломки
наутро. Кран из нержавеющей стали
закручен до срыва. Так что над нами не каплет.
Спи, наяда, дриада, русалка, нимфа,
опять желтушный фонарь одноногой цаплей,
бросает тень на проспект и закипает лимфа.
Это — когда на ногах шерсть встает дыбом,
не то, что хоббит, скорее — бегут мурашки.
Воздух твой наполняю табачным дымом,
тем более чая в чашке всего полчашки.
Просто поставим друг друга на автореверс,
и я застыну с трубкой в наборе тональном.
Смотрю сквозь тебя, внутрь тебя и через…
Спи сладким сном. В дурацком районе спальном.
***
Время, которое забирается под матрац,
напоминает — уже начало июня,
наступает не то утро, не то абзац,
проникает в рот ложкой невкусного студня.
Нет горячей воды. Не постирать носки.
Чужие стихи в голове-копилке-свинье
Ни обиды, ни радости, ни тоски,
Зеваю чаще, тут уж дыши — не дыши,
истина в самогоне, в пиве, но не вине.
Не ищи её в «Каберне», и в «Мерло» не ищи.
Я хочу съесть сардину в масле, хочу любви.
Это просто как дважды два или трижды пять.
Ты бросаешь в лицо мячом и кричишь “Лови”,
мы берёмся за руки. Лето. Идём гулять.
Мы играем в себя этим летом. Мы видим сны.
В лабиринтах судеб, в подъезде друзья киряют.
Твои летние туфли в прихожей, с капельками росы.
Ты берёшь меня под руку. Шепчешь на ухо “аут”...
Если заснуть — во сне не захочешь курить.
Присниться палатка, река или другая страна.
Перевернуться на бок и дальше жить,
и потихоньку сходить с ума.
В панцире белом река — подобна заснувшей рыбе,
несёт потоки чёрной воды, подо льдом где-то.
Домик твой, стоящий на отшибе,
с моей точки зрения, т.е. со стороны проспекта.
Стрелки часов в объятиях друг друга,
ты сидишь у окна, почти что вполоборота,
касаясь едва-едва ресницами стёкол
окна. Начинается бег по кругу...
Это почувствовали даже стены дома,
уставшие от зимы, ждущие лета.
Ощущение нарастания в горле кома,
увеличивалось, скользя по линии трафарета.
Это не то, чтобы грусть; не хандра, и не то, чтобы
город на тебя дохнул, бросая то в жар, то в холод.
Может быть, просто работает медленно почта,
может... впрочем, всегда найдётся какой-нибудь повод.
Несутся пушистые облака по небесной трассе,
ночь светла, и легка, под вуалью печали.
Но внезапно к тебе приходит счастье
оттуда, откуда его вообще не ждали.
***
Январь простужен, сердит, и воздух с улиц
гудит не меньше, чем растревоженный улей.
Снежные звезды с грацией мокрых куриц
из бесконечности в точку стремятся пулей.
Закурю у окна, пепельницу придвинув,
отдерну шторы, кивну соседнему дому,
накину куртку, чтоб не продуло спину,
пошевелю в кармашке нагрудном икону.
Пороюсь на полках. Кроме старых тетрадок
и исписанных ручек шкаф ничего не предложит.
Лоб чрезмерно горяч, чай чересчур сладок.
Я ощущаю ночь всеми порами кожи.
Лягу, уткнувшись в стену, и пальцы, скользя по обоям,
мешая, друг другу, узнают узор на ощупь,
нет ничего вокруг, тишины кроме,
в пустом пространстве сердце услышать проще.
Ресницы, порхая над маслянистой гладью,
создали легкий бессонный мохнатый ветер.
Шарики пыли перекатываются под кроватью,
провожают долгий январский вечер.
Пальцы, ища стык между двух полосок,
бумажных обоев, влажнеют, и механизмы
жизни медленны. Воздух жесток
в преддверии утреннего катаклизма.
Уткнусь в подушку, и наступает финиш.
Пока существует ночь — существует холод,
и чем сильнее пальцы сожмешь, и брови сдвинешь,
тем он быстрей заберётся к тебе под ворот...
***
Когда начнется стук колес,
поймешь, что громкость не убавить.
Ты чай, не расплескав, донес,
пакетик взяв себе на память.
А позже, в четырех углах
закончится буран дорожный,
и простыня в твоих руках
вдруг обернется влажной кожей.
И — подсознания чулан.
Как год назад, на старой даче
ты разгребаешь разный хлам,
над каждой безделушкой плачешь.
Всю ночь приемник говорит,
Дробя на семь простую ноту.
И ночь меняется на стыд.
А стыд меняется на рвоту.
* * *
Комната, в которую ты входила, теперь скучает.
Мать до сих пор в Анжерке, иду на кухню поставить чаю.
Ни до чего дела нет, ни до премии, ни до “Знаков”,
не хочется ни орехов, ни пива, ни к пиву раков.
Тихо играет музыка из кино Тарантино.
Я не изменяю тебе, разве что с рюмкой и никотином.
Не отдавай никому эти наши встречи, эти слова.
Ты не знаешь, а я целовал твое ухо, пока спала,
гладил запястья, где синяя жилка стучит негромко,
рядом с тобой лежал то ли щенком, то ли слепым котенком.
Я тебя прошу так, как никто никогда не просит
не уходи от меня в эту холодную осень.
***
Ни жены, ни друга, только предновогодний комплект БиЛайн.
Крадусь по подъезду, поскольку соседке должен.
Телефон отключен. Ты не позвонишь,
Главное — не забывай,
И тогда гарантирую, что не забуду тоже.
Мне бы ящик с деньгами, а после детектор лжи,
бокал на высокой ножке, твою улыбку...
привыкаю к тому, что ты где-то... Считаю деревья, овец, этажи.
Вижу тебя в постели, к утру мне смешно и липко.
Отрываю кусок ноября/декабря, а точнее листик.
Твое «мур-мур» катаю во рту, рук тепло, ношу на груди как крестик.
Жду перемены дат, типа алхимик мистик.
Выхожу на балкон, там снега по пояс,
Когда-то придется чистить.
Проезжая Курган, я понял, мне холодно без тебя.
Сообщил Андрюшке на нижнюю полку (у нас плацкарт).
Он гадал мне 3 раза, колоду игральных в руках теребя:
падала дама треф, ее интерес и много красивых карт.
Любовался на обручальные гайки, зашел в «Адамант».
Падает моя птица, падает и взлетает.
Мне приснилось, что мы поженимся, точно не помню когда, показалось — март.
Я повесил на стену твою фотографию. Так бывает.
Оргкомитет конкурса