На главную /

25.08.2008

СМОЛИНА Варвара, г. Красноярск

Сашенька

Сашеньке было почти шестьдесят. Днем он стоял в центре города на проспекте Мира и собирал милостыню. И конечно никто и никогда не сказал бы о нем те же добрые слова, которые произнес однажды Джордж Байрон о сэре Вальтере Скотте: «Замечательный человек! Я жажду напиться с ним вместе». Сашеньку избегали — какой-то он был не от мира сего. С мужиками пиво не пил, да и вообще ни с кем не водил знакомств — все один ходит да бормочет что-то.
Каждое утро он уходил на проспект. Вовсе не материальные трудности, связанные с маленькой пенсией выгоняли его ранним утром из дому под презрительные взгляды прохожих. Выгоняла Сашеньку из уютной захламленной комнаты, как это ни комично, любовь. Особенно долго Сашенька стоял на улице, если вечером в театре шел спектакль, в котором играла Оля. Вот тогда ничто не могло его остановить: в ход шли все самые действенные способы, от картонной коробки с надписью «Дом сгарел. Бабка в колонии, подайте на валокордин», до скоморошьей игры на старом баяне. Ради горстки мелочи и нескольких мятых бумажек, Сашенька самозабвенно юродствовал, но только строго до семи часов вечера. В театр его пускали без билета сочувствующие служительницы неприступного для простых обывателей храма искусств. Но перед тем как проникнуть тайком в темный зал и украдкой присесть на чудом оказавшееся свободным место, Сашенька должен был совершить неизменный ритуал.
Вытерев о клетчатый пиджак руки, он считал деньги и шел в цветочный ларек. Или к своим смешливым ровесницам («Гляди-ка, опять маэстро пожаловал!»), которые летом продавали небольшие букетики по сходной цене. И в зависимости от прибыли, он выбирал жертву, которую скоро предстоит возложить на алтарь: ландыши — 50 рублей, астры — 35, а может, чем черт не шутит, это будет роза. 120 рублей штука.
Сашенька сам не особо задумывался, да и кто знает, какими такими неведомыми дорожками, потаенными дверцами, робко вошла в это одинокое сумрачное сердце светлая нежность? Смешно! Ну что она, такая слабенькая и стыдливая, может? На нее дунь — и нет ее, нежности-то. Многих слов она не знает — у смущенной нежности лексикон как у ребенка-аутиста. Часто плаксива. Может неловко и ногу отдавить, робко протягивая апельсин, зажатый в ладошке. Такая несуразная, несовременная субстанция! Ну как можно, как не совестно ей сходить в этот равнодушно-деловой мир, да еще, когда цены на нефть растут?! Кому она нужна в пункте обмена валюты?
Наверняка именно эта чуть заметная дымка — нежность — и станет проводником со смертного одра к райским кущам. В темном зале у Сашеньки всегда текли слезы, и предательская капля так и норовила соскользнуть с большого носа на штанину. Он особенно не разбирался: то ли это от того, что спектакль был хорош, то ли действительно от сумрака, и раздражающего больные глаза света на сцене. Когда он впервые увидел Олю, исполнявшую совсем малюсенькую роль, ему показалось, что более прекрасного и чистого, более искреннего существа никогда уже не увидеть на этой планете. К тому же она имела отдаленное сходство с дочерью Сашеньки. Хотя он и не виделся с дочерью уже двадцать лет, но был убежден — сходство несомненно. Ему очень хотелось, чтобы у Оли в жизни все было гладко. Поэтому он шел просить милостыню.
— Лучше бы ты, папаша, сторожем подрабатывал. Чего позоришь свои годы?!
Сашенька конечно не смог бы сам объяснить зачем он это делает. Но где-то в глубине себя он простодушно верил, что так, жертвуя собой, он обязательно принесет Оленьке удачу. Чтобы она жила, была, чтобы ее смех еще долго раздавался со сцены. Естественно за это его и прозвали дураком.
Право же, куда это годится — дворовые пацаны просто ржут, когда Сашенька проходит мимо и что-то бормочет себе под нос. Ржут, но, правда, не трогают.
Оля иногда проходила мимо него, когда спешила на репетицию в драмтеатр. И даже узнавала, но внимание Сашеньки не льстило красавице. И когда этот неопрятный старик приносил ей увядшие, затисканные руками, цветы, она лишь капризно морщила носик. Домой Оля уносила только роскошные букеты. А дешевые выстраданные цветы уборщица выкидывала уже на следующий день.
Нелепая история.

Сущность космических явлений

Старший сотрудник кафедры экспериментальной биологии Пышкин проснулся и пошел в ванную. Голова трещала ну просто до невозможности. В зеркале показалась небритая унылая физиономия. «Да-а-а, — подумал Пышкин. — побреюсь, пожалуй». В дверях встала злая, как сам черт, жена Люба: «Быстрей давай! Я опоздаю». Пышкин фыркнул что-то в намыленное лицо и ленивым движением взял бритву. В голову, несмотря на боль, лезли мысли, что он, мужчина и добытчик, без пухлого брюшка и вполне себе интеллигентный научный сотрудник, носящий очки. И в принципе, уже только за это можно требовать от собственной жены хоть капельку уважения. Параллельно пробивались мысли о том, что Люба просилась в отпуск, хотя бы в Крым. Что пора поменять прокладку в кране на кухне, и всякая такая ерунда, которая сваливается на голову среднестатистически женатому мужчине, ранним утром занявшем ванну, пока жена собирается на работу.
Ноги не очень-то слушались Пышкина, но он все-таки подошел к своему рабочему столу. Подкрутив и настроив линзы на оптимальный режим, Пышкин приложился глазом к микроскопу. Все было как обычно: одноклеточные лениво двигались в плазме: инфузория туфелька честно делилась. «Подсыхает растворчик-то» — промелькнуло у Пышкина, — «надо бы новый сделать, поинтересней». И устало отодвинув стул, он пошел на кухню.

*** В капельке раствора, подсыхающей под лампой микроскопа, царил переполох. Астрономы и простые обыватели следили за небывалым в этом тысячелетии событием: глобальном затмении. Затмение было необычайным: только что солнце на несколько минут закрыл абсолютно круглый космический объект. По опыту мировой астрономии, объект должен появиться опять через некоторое время. Газеты пестрели заголовками: «КОНЕЦ СВЕТА: что ожидает землян после затмения?», «ГОНДУРАССКИЕ УЧЕНЫЕ ПРОГНОЗИРУЮТ ПОТОП», и даже: «КУДА УЙДУТ ВАШИ ВКЛАДЫ ПОСЛЕ АПОКАЛИПСИСА?». Люди коптили стекла и выстраивались в длиннющие очереди за специальным очками против затмения. Разумеется, ограниченная партия которых была выпущена фирмой «ANTI-END». Соседки перекрикивались с балконов, успевая следить и за небом и за пирогом в духовке. Дети плакали, собаки выли. Какой-то вития предлагал горожанам покаяться ему прямо на площади — сто рублей за покаяние. («Поторапливайтесь, граждане! Времени мало — все не успеют, вакантные места в раю заканчиваются!»). В общем, все смешалось. А глобальное потепление, казалось, именно сегодня решило еще туже подпоясать планету — невыносимая жара во всем мире усиливалась.

***
У Пышкина зазвонил телефон.
— Алло!
— Александр Васильевич? Это Вас отдел кадров беспокоит… Когда вы у нас появитесь, документы заберете свои?
— А зачем забирать? — Пышкин заметил в зеркале, что левую щеку он побрил недостаточно чисто — это всегда раздражало Любу («Алкоголик проклятый» — шипела она обычно в его небритое лицо).
— Так ведь, кхм… Уволили, ведь вас, Александр Васильевич!
— …? А за что???
— А вас уже три дня в институте нет! И говорят, это… Директора Вы на три буквы послали — вот и приказ имеется.
— Ага… Спасибо, девушка! До свидания — я обязательно зайду. На неделе. До свидания! — очень мягко сказал Пышкин и повесил трубку. Пристальным взглядом окинув кухню, он заметил пакет набитый пустыми бутылками из-под водки и портвейна «Анапа». От жутких воспоминаний похолодело в животе, и еще больше разболелась голова. «Ну начинали-то дома с Абрамяном. Потом… Что-то он про гипотезы свои рассказывал… плазма… туфелька… Неужто все три дня? То-то Любка злая такая с утра была… Стоп, а на кафедре мы чего делали? Дифракция… А, там коньяк пили: аспиранты, помню, подарили — будь они неладны! Неужто и директора тогда?..». Смятение Пышкина было, конечно, оправданно, однако непродолжительно. Старший научный сотрудник внезапно осознал, что на какой-то период у него появилась тьма-тьмущая свободного времени. Как настоящий ученый, он собирался посвятить его все — до последней минутки — науке. И Абрамяну, конечно.
Побродив по квартире, Пышкин снова присел к микроскопу.

***
Миллиарды затаили дыхание. Казалось, на планете в один миг исчезли все ветра и звуки. Солнце начало закрывать огромное космическое тело. Фотографы конкурирующих изданий лихорадочно делали снимки. На военных полигонах держали наготове ракеты и всю военную технику: «ЖИТЕЛИ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ, НЕ ПОДДАВАЙТЕСЬ ПАНИКЕ!!! В СЛУЧАЕ НАШЕСТВИЯ ИНОПЛАНЕТНЫХ СУЩЕСТВ — ОБЪЕДИНЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ВСЕХ СТРАН, ПРИ ПОДДЕРЖКЕ САУДОВСКОЙ АРАВИИ, ОТРАЗИТ НАПАДЕНИЕ МОНСТРОВ!» . Рыжий кот лихорадочно пожирал свиную рульку прямо на прилавке.

***
«Скука!» — вздохнул Пышкин. А потом взял тряпочку и одним махом стер остатки раствора на стекле. Выпил шипучий аспирин и потянулся за колбочкой. Вот и все. В конце-концов, если раствор подсох, нужно сделать новый — только и всего. А психическое состояние отдельной туфельки не преграда для настоящего ученого.

Июль 2008

С Новым Годом!

Ничего не трогает. Все эти предпраздничные восторги, телевизионные передачи, вереница выходных — ничего. Подарки друзьям и знакомым — вообще отдельный факт действительности, вызывающий стойкую головную боль и дурное расположение духа, ведь когда тебе удалось наконец-то выбраться в магазин, все приличные презенты давным-давно раскуплены. Приходится мучиться и ходить в толпе затравленных мужчин, которые растерянно озираются по сторонам, в аккурат 30 декабря, of course… Они замучены, им жарко, им поскорее хочется домой, но приходится стоять могучими титанами в парфюмерном отделе. Одурев от запаха духов, и речей молоденькой продавщицы («О, а как вы относитесь к иланг-илангу? Ваша девушка предпочитает Dior или Jil Sander? Символ года рекомендует романтичным дамам носить аромат от Elizabeth Arden»), защитники Отечества не глядя, отсчитывают купюры, и, прикупив склянку, поскорее убираются восвояси. Мне же удалось разжиться только кучкой никчемных французских сувениров ручной работы (с традиционной для современных галлов надписью «Made in China»).
Чтобы не превратиться в глазах домашних в законченную зануду, с которой неприятно иметь дело, я решила подготовиться к празднику как полагается. Елка — из гаража принесена, искусственная (куда лучше живых по многим показателям), игрушки — в наличии (минус несколько разбитых, не беда!), мишура и бенгальские огни — куплены новые. Мужчина отправлен на ближайший рынок добывать утку. С яблоками, безусловно. Полы натерты до блеску, салаты нарезаны.
И, спрашивается, чего? Эх, как говорится, Федот да не тот — не встрепенулось сердце, не задрожали внутри под ложечкой фантазии о волшебстве новогоднем. Подрезаны мои крылышки — не радуют более ни массовые праздники, ни массовая литература. А ведь все спешат, ждут — чего же мне не веселиться, не кружиться в этом серпантине?..
Самым разумным существом в снежном вихре массового помешательства оказалась моя собственная кошка. Во время последнего выступления действующего президента, когда почти вся страна замерла в ожидании чуда обновления (ха, как бы ни так!), кошка с аппетитом ела приготовленную мной утку. И что же? Кошка была сыта и довольна еще долго, а чуда все равно так и не произошло. Вот еще одно доказательство, почему животные гораздо рассудительнее детей человеческих.
А ведь оно было когда-то — это чувство праздника, даже потрясывало от восторга. Только было все это давно и, так сказать, в «неурочное» время. В последний раз ощущение настоящего Нового Года посетило меня в семилетнем возрасте. Это был жаркий деревенский июль. Вдвоем с сестрой, начитавшись восточных сказок, мы грезили о сокрытых волшебных сокровищах. Обо всех этих рубинах, сапфировых ожерельях, золотых кинжалах со сказочными узорами… О медной лампе Аладдина, которую надо только потереть. В общем, до Багдада тогда (как и сейчас) было далеко, но рядом находился абсолютно заброшенный старый дом. Люди, жившие в нем когда-то, переехали в новый кирпичный коттедж. Забрали все самые нужные пожитки, а ненужные оставили, чтобы радоваться новому чистенькому дому, еще не засоренному пространству и строить в чистоте новые жизнеутверждающие планы на будущее. В общем, по нашим расчетам и нарисованной на сером листе писчей бумаги карте клада, именно в покинутом доме и надо было искать сокровища. Не без страха (там ведь вполне могли водиться привидения!) мы исследовали весь чердак, и среди пыльной ветоши, сломанных стульев и паутины нашли свой, наверное, единственный в жизни клад. И хоть не в сундуке с кованым замком, а всего лишь в старой картонной коробке, но там было и золото и жемчуга и сапфировые ожерелья. И когда мы открыли коробку, богатства засверкали — как там пишут в романах? — «как золото в лучах заходящего солнца».
Это были старые елочные игрушки. Никаких скучных рубиновых звезд и торжественных стеклянных космонавтов. А если бы они и были, мы бы все равно не оценили этих даров, последний идеологический привет из Советского Союза — мы были детьми уже из совсем другой эпохи. В коробке, завернутые в пыльные тряпки, лежали хрупкие балерины, «златые» цепи, бывшие когда-то яркими, но не потерявшие своей прелести шуты. Что-то совершенно сказочное таилось в этих россыпях, какая-то загадка — неужели эти несметные сокровища принадлежали людям?
Как по волшебству все внезапно ожило: запах хвои, дыхание северного мороза, уличный фонарь освещает серебристую ледяную роспись на стеклах. Санки скрипят по снегу — мама забирает тебя с новогоднего праздника в нелюбимом саду, и шарф колет лицо. Ты несешься с ледяной горки, и захватывает дух — вдруг тебя собьет вон тот, который лихо едет на ногах. Дед Мороз только что забросил в темный коридор мешок с подарками и на нем тают, от праздничного тепла снежинки. И вот-вот слипнутся глаза, но нельзя заснуть — нужно дождаться двенадцати часов, иначе пропустишь, не успеешь — и зыбкая магия времени исчезнет. А с последним ударом курантов нужно броситься к окну — там можно увидеть Его в санях со Снегурочкой, прямо в небе. Но самое главное — это стойкое, натянутое как струна, ничем неискоренимое, волнующее ожидание чуда. Которое должно вот-вот произойти, прямо в этом душном чердаке.
Что мы взяли из волшебной коробки — не помню. Задвинув ее на прежнее место, мы пообещали друг другу, что вернемся сюда через год.
Все оставшееся лето мы удили пескарей и разоряли малинник соседа «Горохова-пьяницы». Мы с сестрой очень любили «шкодничать» и, считая себя в этом деле непревзойденными профессионалами, действовали крайне осмотрительно, чтобы не потерять авторитет. Быть пойманными на шкодах считалось позором, который и не снился японским самураям. Пробираясь в колючих зарослях бесшумно, словно Чингач-Гуки, мы крали ягоды и перемазанные сладким ароматным соком радовались как ловко околпачили пьяницу Горохова. Домой добычу мы никогда не приносили, чтобы избежать лишних расспросов. Наша жертва — Александр Васильевич Горохов, молча курил, наблюдая из окна своей квартиры на втором этаже, как кусты его буйно разросшегося малинника ходят ходуном. А тетя Валя, вздохнув, собирала наши испорченные ягодой футболки и пыталась отстирать. Почему-то именно за эти огородные проказы нам никогда не попадало. Однажды мы подслушали разговор бабушки и тети на кухне. Бабушка говорила, что дочь пьяницы-Горохова уехала в Симферополь и не пишет ему, и что сына убили на войне в Афганистане. В заброшенный дом мы больше не вернулись. Осенью я должна была идти в школу, в первый класс. Поездки в деревню к тете как-то сами собой сошли на нет. Мы не узнали, что сталось с нашим кладом, может это и хорошо — вдруг его разорили хулиганы?! Но, знаете, говорят, что проклятие древних пирамид настигает незваных осквернителей. Говорят, что кто-то отдает за прикосновение к тайне жизнь, кто-то лишается рассудка. Со мной обошлись гуманно — всего-то отрезали чувство радости в Новый Год. И я не ропщу, правда! Ведь совершенно неизвестно, кому принадлежала та волшебная игрушечная коробка, и стоило ли вообще ее открывать?..

Шопен. Вальс № 2.

Он появился совершенно неожиданно, втиснувшись между моими студенческими буднями и печальными мечтами о светлой разделенной любви. Пригнутый к самой земле, казался карликом, хотя роста был внушительного — метр восемьдесят, с большущими руками-ковшами, с надтреснутым каркающим смехом. Совершенно непонятный, незнакомый мне дедушка — седьмая вода на киселе… Муж сестры моей родной, такой уютной и доброй, бабушки. Бывшей бесконечно давно.
Меня, маленькую девочку, привезла мама в чужой город в больницу, и мы зашли «в гости к бабе Клаве». Потом я рыдала и просилась в гостиницу, потому что баба Клава оказалась суровой старухой, призраком шаркающей по коридорам квартиры, пропитанной тошнотворным старческим запахом. Она угощала нас слежавшимися затхлыми булками, и не давала смотреть телевизор. Это уже потом, несколько позже, я узнала, что она Мисс Хэвишем, хотя и при муже. Но уже тогда мои большие надежды на новую бабушку задохнулись в той неуютной квартире.
Он был ее супругом. И у них был общий сын. У сына — своя неудавшаяся жизнь. Он уходил в свою комнату и сидел там, не разговаривая со стариком по нескольку недель. Так они и жили — в разных углах одной квартиры. Дед не знал о том, что у него есть внук. В общем, было вполне объяснимо, почему этот — практически фиктивный дед — привязался ко мне. А я была столь же легкомысленна, сколь доброжелательна.
И тем не менее. Тем не менее, совершенно неподходящие телефонные звонки кололи совесть. Да, дедушка, я приду! Но только завтра, хорошо? Нет, сегодня не могу — устроилась на телевизионную практику! Ну давай, не болей!
Через две недели опять звонок. Потом опять… Ага, перестал — видно, обиделся на меня. Потом опять звонки. Ну да что там, — весна уносила куда-то. Сессия, практика, друзья. Скучно молодости сидеть со стариками, слушать в десятый раз одни и те же истории.
Неловко подкладывал мне в сумку деньги. И его мутные глаза искрились хитринкой. Обнаружив их, я звонила, сердилась. А он только хрипло каркал в ответ — радовался своей выдумке. К празднику он плел для меня из разноцветных ниток мулине салфетки, сидел над ними по нескольку недель. Крючковатые костяные пальцы — артрит все-таки! — не могли подцепить тонкие шелковистые ниточки… А потом неловко, в полном смущении, — он дарил мне эту бесполезную вещь.
Непонятно почему искренняя и бескорыстная любовь вызывает чувство пресыщения. Иногда даже презрения — может быть, это издержки эгоцентричной современности? Кто знает… Когда молодая кокетка кружит воображение зрелого мужчины, в этом нет загадки. Но любовь многолика, и когда даешь беспомощному человеку надежду на, по-настоящему, теплые отношения и не исполняешь молчаливо данное обещание — тогда нет оправданий. Это показатель того, насколько жизнеспособна твоя собственная душа.
Прошло несколько месяцев взаимного молчания, и вдруг телефон отчаянно зазвонил, высвечивая на мониторе доброе слово — «Дедушка». Волна радости захватила меня, неблагодарную внучку, в несколько секунд пережившую стыд за долгое отсутствие и горячую благодарность за прощение. Милый, милый дедушка Юра, я приду к тебе с пирожными, и мы будем пить чай под твои рассказы о вороных лошадях и солнечной Кубани. Как соскучилась я по этим нехитрым историям! Или нажарим котлет, и ты мне расскажешь заново, как ходил в лес и порвал штаны, зацепившись за куст, но добыл-таки смородинового листа, и…
— Алло! Дедушка привет, как твои дела?!
Но… что это? Чей это неприятный растерянный голос? Что значат эти резкие слова?
— Это не дедушка, это дядя Виктор… Деда Юра умер в понедельник ночью, завтра похороны. Ты придешь?
Да, конечно, я приду. Приду на похороны, да. Постойте, какие похороны — разве такое может быть? Я ведь собиралась на днях, совсем скоро…
Но.… Он не смог больше ждать. Ушел. И у кого теперь просить прощения? Тени не нужны слова, а до неподвижного тела не дойдут никакие звуки. Silentium! Последнему листу не за что было держаться на сухом старом дереве, и ах! — оторвался порывом ветра и улетел, улетел… Чудо произошло только в рассказе О' Генри.
…На кухне приглушенный бабий голос жаловался на заболевшую этой ночью поясницу, а осиротевший наследник делился в коридоре соображениями по поводу наживки для окуня. Но о том, что в доме похороны все-таки можно было догадаться: в квартире пахло ладаном, а на пороге комнаты стоял священник, давая последние указания по поводу заупокойной службы. В комнате в гробу лежал дедушка. Его окружали незнакомые мне люди — видно сослуживцы. Сколько-то их набралось за всю жизнь? Совсем небольшая горстка.
Гроб вынесли «молодцы плечистые», заботливо подобранные по росту похоронным бюро. Экипировка у них была какая-то грачиная: черные пальто да кепки с клювами. Гнать этих грачей от своих квартир! Не дать им деловито сказать: «Через пять минут выносим. Кто хочет — прощается на улице. Потом ближайшие родственники проедут с покойным на кладбище». Ближайшими родственниками оказались сын-рыболов, старинная подруга дедушки — тихая женщина Оля с двумя чудными дочками, и я.
Остальным грачи предложили ждать автобус.
На кладбище было холодно, присыпало снегом. Нетерпеливое желание присутствующих поскорее залезть в теплую машину становилось слишком нарочитым. Мужчина, в спортивной шапочке честно сбросив в яму свой комочек земли, рассказывал — написать бы зарисовку в стиле фэнтези! — про свою тетушку, которая как-то оконфузилась, придя в гости, в носках с дырой на пятке. Смешок, спохватившись, перекрыли.
— Хороший был человек! Хороший. — произнесли несколько голосов и потихоньку переместились к месту, где разливали на помин водку. Впрочем, тошно было и без нее.
Так и уходят старые люди: их смерть ожидаема, но для пришедших на похороны всегда «неожиданна». При жизни умерших беседовать с ними скучно и провожать в последний путь не веселее. И всегда-то от них хочется поскорее отделаться, да переместиться за стол, где начав за упокой можно прекрасно закончить за здравие, не терзаясь особенными угрызениями совести. «Все-таки 83 года…».
На абсурдное подобие поминок я не пошла. И вот сейчас, находясь в практически трезвом уме и твердой памяти, я хочу вас попросить. Я прошу вас!
Пожалуйста, когда я умру, не машите, над моей вот-вот засыпанной могилкой чужими дырявыми носками! Вдруг это будет кому-то крайне неприятно. А еще лучше — останьтесь дома, мы были не так уж и близки с вами.

Avida Dollars

Однажды Андре Бретон в шутку и назидание составил анаграмму из имени своего приятеля Сальвадора Дали . Получилось: Авида Долларс, что означает «Жаждущий долларов». Анаграмма должна была укорить испанского сюрреалиста, но Сальвадор Дали, напротив, расценил этот шаг Бретона как комплимент.

Русские туристы испанского отеля «Роза Наутика» встали ни свет ни заря. Степан Михайлович говорил своей жене за завтраком:
— Кушай, Наденька, плотнее, в Фигерасе нам удастся перекусить не раньше часу дня.
— Я тебе искренне завидую! Не могу столько есть по утрам, я ж тебе не яма бездонная, ей-богу. Почему ты не попросил администратора выдать нам сухой паёк? Или как это у них… Ланч?
— Этот администратор не особенно церемонится с нами, дорогая. Заметь, сегодня он даже не пожелал нам доброго утра.
Семейная пара подозрительно посмотрела в сторону администратора ресторана. Администратор это заметил и, наклонившись, что-то тихо сказал официантке. Девушка посмотрела на русских туристов.
— Вот! — воскликнул Степан Михайлович, — небось, сказал ей: «Следи за этими двумя, как бы чего не стащили!».
— Ну будет тебе… Хотя, может мы и правда кого-то ему напоминаем? Может у него были проблемы с русскими. Наверняка кто-нибудь напился или утащил еду в номер из ресторана, тут, кажется, нельзя так делать.
— А может кто-то обматерил его?
— Да он даже слова «здравствуйте» не знает.
— Не знает. Но возможно его научили неприличным словам. Помнишь, вчера, когда мы ждали поезд, подошёл американец и на приличном русском сказал слово «х..»?
— Ага, я его пожурила и попросила, чтобы он так нигде больше не говорил. Интересно, они на всех русских так производят впечатление? И всё-таки это был американец, а этот Санчо Панса вряд ли знает что-то подобное.
Администратор хмуро взглянул на Щегловых. Щегловы развеселились и встали из-за стола. Очень уж явно не полюбил их этот седовласый испанец. С другими такого не наблюдалось. На ресепшене девчонки их просто обожали.
— Я сбегаю в номер за кофточкой! А ты постой на улице, карауль автобус, — сказала Наденька и побежала вверх по лестнице.
Степан Михайлович вышел из отеля. Было прохладно. С моря, возле которого был расположен отель дул ветер. Сквозь облака проглядывало солнце, и время от времени зажигало яркие блики на волнах. На пляже ещё никого не было, обычно народ появлялся после обеда, когда осеннее испанское солнце начинало припекать. Небольшой каталонский городок постепенно просыпался. Владельцы магазинов мыли тротуары перед своими заведениями, перебрасываясь бодрыми фразами. Мимо не спеша проплыла пожилая семейная пара. Старички держались за руки. В сентябре пожилых людей, особенно немецких и английских пенсионеров, было много. Видимо их привлекал бархатный сезон, когда можно не прятаться от жары дни напролёт в отеле. А может быть фонды социальной защиты Германии и Англии, просто выкупили самые дешёвые путёвки в недорогие отели, и отправили туда своих старичков с миром на две недели.
Ветер принёс запах свежего кофе. Автобус опаздывал. Вчера они с Наденькой сами поехали на поезде в Фигерас, а сегодня должны были посетить с экскурсией местечко Пуболь, осмотреть замок, который Сальвадор Дали подарил своей тиранке Гале. Гала, между тем, заполучив замок, посадила в саду свои любимые розы как напоминание о Крыме и попросила Дали наведываться в замок исключительно по её письменному разрешению. Сальвадор согласился и приезжал расписывать стены замка, в строго отведённые дни и часы, когда в нём не было поклонников Галы, молодых и талантливых людей.
Также они должны были повторно посетить Фигерас и побывать в винном погребе. Подбежала Наденька.
— Ещё не приехал? А вдруг отменили поездку, а мы и не знаем?
Наденька часто тревожилась.
— Надо у кого-нибудь спросить…
Но рядом стояло только небольшое немецкое семейство, наверное, ждали автобус в аквапарк. Степан Михайлович решил обратиться к туроператору Юле, которая размещалась в небольшой конторке прямо за углом отеля. Хотя Юля была русской эффектной женщиной с кудрявыми короткими волосами, Степан Михайлович шёл к ней с некоторым нервным напряжением. Честно говоря, достали Щегловы эту Юлю. Позавчера около получаса они выясняли, как ехать на электричке в Фигерас, где пересесть, как билет купить. Потом пытались узнать, как уехать в Кадакес. «Никак» — вовремя сообразила Юля — «только на личном автомобиле». Водить никто из Щегловых не умел. Тогда они стали уточнять может ли в море на них напасть акула и правда ли, что сангрию делают из того вина, которое посетители ресторана не допили вечером.
Однако сегодня Юля улыбалась как ни в чём не бывало. Она любезно объяснила Степану Михайловичу, что иногда автобус может задерживаться до двадцати минут.
— Скажите, Юлия, — Щеглов облокотился на стойку, — а вы давно здесь живёте?
— Уже больше десяти лет.
— А откуда вы родом?
— Из Москвы.
— И кем обычно здесь работают русские?
— Мои знакомые в основном гиды и такие же, как я операторы. Мы ведь сюда все вместе ехали, фирма объявила набор. В стране тогда ничего не понятно было, ни денег, ни работы. Почти все мечтали уехать. По крайней мере, я не знала человека, который не мечтал бы. Мне повезло, а кому-то нет. А я теперь целый день могу глядеть на море прямо из офиса.
Они ещё поговорили немного, и Степан Михайлович вышел из конторки. Автобус уже подошёл. Возле водителя сидел гид лет тридцати пяти с рябым лицом, сосредоточенно проверяя списки. Поехали…
Покинув Мальграт-де-Мар, автобус легко катил по дороге. Справа — роща, слева — поля. На небольшой плантации, негры в спортивных штанах аккуратно укрывали кустики клубники чёрной плёнкой. Они были очень похожи на русских дачников. Вот небольшая деревенька и несколько оливковых деревьев. Оливки приносят плоды в зрелом возрасте. Только через десять лет получится неплохой урожай.
Захрипел микрофон гида, мужчина заговорил с сильным акцентом, путая слова:
— Уважаемые гости, прослушайте некоторую важную информацию. Во-первых, мы приветствуем вас в этом комфортном автобусе. Мы: это я и водитель Маноло. Он водит уже двадцать лет. А знакомы мы с ним… Маноло, сколько лет мы с тобой знакомы? О, мы знакомы с ним уже двадцать четыре года. Маноло изо всех сил будет поддерживать ваш комфорт посредством кондиционера. Сегодня у нас экскурсия Гала-Дали? Да? Знаете, экскурсий так много, что голова кругом, могут быть сурпризы. У нашего автобуса номер двадцать восемь. Да-да… Два. Восемь. Либо, если вы забудете номер, ищите автобус по сегодняшнему колоритному водителю Маноло. Меня зовут Константин. И сегодня мы с вами разделаем провинцию Жерона как бог черепаху. Конечно же, мы посетим Фигерас! Вы увидите произведения сумасброда Дали. Критики назвали эффект, который производят его работы «эффектом дубины». Его работы по-настоящему ошарашивают. Словно дубиной в переулке: будьте готовы к ударам дубины. Я вам проделаю вводную экскурсию, чтобы натолкнуть вас на понимание его творчества. Да, в музее можно фотографировать, но только без вспышки. Не подгоняйте быков, как говорят у нас в Испании! Я бы и сам вам об этом рассказал, ведь это все побочные вопросы, которые касаются темы Фигераса. Итак, вы приехали в Испанию. Вот та территория, в которой вы проживаете в своих отелях, это, конечно же, Каталуния. Сейчас мы находимся в провинция Жерона. Замечательный город Жерона! И я, конечно, не буду вам о нем рассказывать. Не буду, потому что боюсь зацепиться языком за этот город, который помнит топот коней кельтов. Я люблю этот город, в котором всего лишь четыре целых восемь десятых квадратных километров площади. Но город, укрывший следы двух монахов, которые пропали в горах, унеся с собой сокровища Грааль. Вернемся к нашей экскурсии, которую наши офисные менеджеры назвали кратко: «Гала-Дали». Краткость сестра таланта, значит, в офисе у нас сидят талантливые люди. Итак, Гала. Когда Дали полюбил Галу он сказал ей: «Гала, будь моей, и я подарю тебе прекрасный замок!». Гала стала женой Дали, но Сальвадор не спешил дарить ей замок. Поэтому Гала тридцать лет делала дырку в голове Дали: «Дали, где твой замок? Дали, где твой замок?». Однажды они приехали в селение Пуболь, посмотреть на старый замок.
Тут голос Константина резко перешёл на фальцет:
— Сальвадор,- сказала Гала, — смотри тополь!
Он ослышался и повторил:
— Пуполь?
— Да какой там Пуполь, Дали! Тополь!
С тех пор, Сальвадор тополь ассоциировал с Галой, Галу с Россией, а Пуболь с тополем.
Константин торжествующе замолчал.
Степан Михайлович и Наденька радостно переглянулись.
— Как ты думаешь, ему кто-нибудь верит? — спросила Наденька.
Степан Михайлович вытянулся и осмотрел салон. Пассажиры были торжественны и серьёзны. Предстояла встреча с прекрасным.
— Вероятно, да. Впрочем, в артистизме ему не откажешь. Смешной парень.
Автобус остановился в Пуболе. Замок оказался небольшим, поэтому нужно было подождать, когда выйдут посетители, приехавшие раньше. Щегловы решили погулять по саду. Среди деревьев стояли далианские звери: слоны на высоких ногах-прутиках. Дорожки упирались в небольшой пруд, а над прудом возвышалась армия одинаковых голов композитора Рихарда Вагнера.
Всего лишь сорок километров отсюда до Фигераса. Всего лишь тридцать километров от Фигераса до Франции.
Комнаты замка Щегловы исследовали быстро. Со многих стен на них смотрело узкое некрасивое лицо Галы, казалось, хозяйка оценивает каждого посетителя. Больше всего Наденьку интересовал склеп, поэтому они быстро спустились вниз и отыскали усыпальницу. В небольшом помещении жужжала толпа. Пришлось ждать, когда все вдосталь насмотрятся, а из-за этого впечатление получалось не таким четким, как мечталось, и к тому же существенно испортилось настроение. В склепе хотелось побыть наедине с самим склепом. Хотелось объединить в один смысл две могилы: в одной из них погребена Гала, а во второй должен был лежать сам великий сюрреалист. Тусклый свет, который пропускало маленькое оконце под самым потолком, фигуру жирафа, смотрящего на надгробия. Хотелось в действительности убедиться, что здесь не ощущается могильный смертный холод. Что здесь тёплые стены. И вообще было похоже, что склеп это всего лишь одна из комнат, в которую ушёл навсегда отдохнуть член семьи. Врочем, у Дали с Галой не было детей, только немногочисленная прислуга.
Куда там…
— На что здесь жираф?
— Может это светильник какой? Дали ведь был очень… ну знаете… Да тут и кони стоят. Лошадь внизу тоже поставил, чучело.
— Послушайте, дайте же посмотреть надгробие!
— Хоть засмотритесь, хамство какое! Все хотят посмотреть!
— А где жена его? Справа или слева?
***
Автобус бодро катил прямиком в Фигерас. Опять что-то врал в микрофон Константин. Но не прошло и сорока минут как возле театра-музея Дали, известного всему миру гигантскими яйцами на крыше, Константин сделал объявление:
— Дамы и господа! Ровно в час дня вам нужно пообедать! Помните, с русских всегда берут в два раза дороже. Поэтому, вот что. Видите там, справа, на площади красивую кафетерию? А? Там готовят самые вкусные блюда во всём Фигерасе, и насколько я знаю, сам хозяин увлечён Россией, поэтому русских там всегда обслуживают по хай классу. Но! Внимание! Чтобы хозяин понял, что вы русские возьмите у меня эти талончики и представьте их официанту, кстати, каждому кто покажет талончик, полагается бесплатный бокал сангрии! Но помните: только в этой кафетерии!
Толпа обступила Константина.
Наденька и Степан Михайлович решили просто погулять по Фигерасу. Тем более, что вчера за пять часов они осмотрели все закоулки театра. Сбежав с запруженных туристами улиц, они оказались в своей любимой стихии: тихой повседневной жизни провинциальной Испании. На овощном рынке шла торговля. Испанцы неторопливо складывали в корзинки помидоры, баклажаны, персики — всё невероятных размеров. Никто из продавцов и не думал выкладывать свой товар аккуратными пирамидками — в горах фруктов и овощей можно было рыться сколько угодно, не боясь нарушить глупую супермаркетовскую симметрию. А то и сам хозяин лотков начнёт перебирать артишоки вместе с покупателем, и можно быть уверенным, он найдёт самое лучшее.
Было видно, что здесь почти сплошь знакомые и приятели. Две женщины о чём-то энергично разговаривали, понимающе кивая друг другу. У одной в корзинке был длинный зелёный лук, а так как корзинка находилась сбоку, казалось, что у почтенной сеньоры торчит пышный хвост. Щегловы сфотографировали дам, купили себе спелого инжира и отправились дальше.
Они присели за малюсенький столик уличного кафе доесть инжир. Рядом теснились четверо мужчин внушительного вида, в оборванных джинсовых куртках, татуировках. Они пили пиво и, судя по запаху, курили марихуану. Все четверо благодушно воззрились на парочку туристов. Щегловы жевали инжир. Вездесущие интернациональные воробьи клевали крошки на тротуаре. Никто никому не мешал.
А в это время в театре-музее Сальвадора Дали царил хаос. Гид Константин выдал своим экскурсантам билеты и, напомнив, что через час ждёт всех на обед, смешался с толпой. Растерянные жители российских районных центров и областей, проехавшие чёрт знает сколько тысяч километров, остались один на один со сверхреальностью. И попытались за шестьдесят минут постичь её, как Бог повелел, среди разноязыкого гомона и разноцветных лиц.
Полная сероглазая женщина в соломенной шляпке вплотную приблизившись к картине растерянно сказала своему старенькому мужу:
— Андрюша, что-то я никак не пойму: это нос или кошелёк?
— Видишь ли, Таня, здесь вообще ни в чём нельзя быть уверенным. — Рассудительно ответил Андрюша.
Какой-то худощавый мужчина обиделся на унитазы, украшающие стены внутреннего дворика театра. Начальнику отдела стандартизации из Калуги особенно понравилось «Дождливое такси»: нужно бросить монетку, чтобы внутри автомобиля таксиста залило водой. Начальник с удовольствием бросил несколько монет и почувствовал себя отомстившим всем недобросовестным таксистам Калуги. В общем, народ старался изо всех сил.
А между тем, пробило час дня.
Константин сидел за столиком на улице и с явным удовольствием ел дыню с хамоном. Его разыскали Щегловы.
— Простите, у нас к Вам несколько вопросов — улыбнулась Наденька.
— Всё что угодно!
— Скажите, вы русский, который притворяется испанцем или испанец, который заигрывает с русскими?
Лицо Константина немного «зависло» в процессе переработки вопроса.
— У меня бабушка на Канарских островах родилась. А я родился в Советском Союзе, лет пятнадцать назад приехал в Испанию. — Теперь он говорил на чистом русском. И краски как-то сразу осыпались. — А почему это вас заинтересовало?
— Вы часто говорите с сильным акцентом…
— О, ну ви же понимаете! Вива Испания! Вива туристо! Кому захочетса слюшать чистый рюсский в Испании! — и его глаза на дне очков так и запрыгали от веселья. — Понимаете, я актёр в душе, люблю творчество!
— Грациас , — сказал Степан Михайлович и отвёл несколько разочарованную Наденьку прочь.
По-моему, он всего-навсего прощелыга. — позже сказал Степан Михайлович.
По дороге в бодегу, винный погреб, Константин с ещё большим акцентом, чем вначале поездки, рассказывал про вина Испании:
— Конечно, вы не раз слыхивали о каве. Кава — шампанское, которое делают из винограда Испании. Я должен вас предостеречь: рецепт настоящего шампанского был изобретён именно в Каталонии, французы пересекли границу и выкрали рецепт, чтобы потом выдать каву как изобретение Шампани. Нет, я не осуждаю французов, ведь кава прекрасна! Многие посягали на её честь. Но вам стоит знать правду. В бодеге вам предложат попробовать различные ликоры и вина, всё, что вам понравится, вы можете немедленно купить. Но будьте осторожны: вместе с нами будут автобусы с французами и поляками, а они очень жадные и скупают вина ящиками. Тащат ящиками к себе домой, в Испании очень хорошие вина, у них таких не найти. И конечно во Франции и Польше вина и ликоры гораздо дороже. Поэтому, вам нужно успеть купить вина раньше поляков и, конечно, французов.
***

На следующий день с утра лил дождь. И Щегловы остались в номере пить кофе. Дождь как будто укутал полупрозрачной пеленой пальму в дворике отеля, соседний дом, зелёные холмы. Было тепло и уютно наблюдать, как пейзаж из яркого масляного буйства стал пастельным и очень нежным. Уже завтра нужно было уезжать в холодную облетевшую Россию.
Оператор Юля сидела за стойкой и глядела на пробегавших мокрых людей. Она редко думала о покинутой родине. Причины были просты: там ей было плохо, а здесь — хорошо. Однако вчерашний недолгий разговор со Степаном Михайловичем что-то навеял. Она вдруг вспомнила университет, растерянность девяностых, когда всё валилось из рук. В какой спешке они уезжали, бог мой! Когда родители умерли, с трудом приехали, похоронили. Тогда она ещё только устраивалась в новый офис туристической фирмы, поэтому было тяжело оторваться. Всё ненужное — продали. И скорее обратно, в Испанию! Никаких больше связей не осталось. Все друзья теперь здесь, а дети говорят на испанском лучше, чем на русском.
Константин сидел в футбольном баре, потягивая пиво. Он был чрезвычайно доволен: вчера с владельцем кафе в Фигерасе, куда он всегда приводил своих туристов, они разделили барыши, которые принёс сентябрь. Завтра у него был выходной, а это значит, что можно было смотаться в Барселону и самому недолго побыть туристом, покутить на Рамбле. А потом опять рассказывать весёлые небылицы экскурсантам. В замке Пуболь тоже поливал дождь. Жители деревушки попрятались по своим каменным домикам. Часто и туго били капли по листьям и оранжевым плодам апельсиновых деревьев. В замке сегодня не было туристов, всё отдыхало от любопытных взглядов. Небольшой сад укутала молочная лёгкая шаль. Слоны на тонких изящных ножках казалось, радостно подставляют хоботы и спины дождю. Иногда тихо шуршат мелкие круглые камешки, которыми усыпаны дорожки: может, это пугливые испанские коты пробегают в поисках укрытия? Или это звуки чьих-то невидимых шагов? И кто сейчас увидит, непонятные мутные очертания возле водоёма с Вагнером о четырнадцати головах… Да и есть ли она, эта дымчатая изящная фигура или это шутит дождь? Рядом её любимые розы, которые так напоминают Крым… Пуболь-тополь, Пуболь-тополь. Ушёл куда-то далеко вечный её паж, чудак, её Авида Долларс, и уже никогда не найти дорогу обратно… Раз-два-три, раз-два-три, кружатся в вальсе благородные институтки. Раз-два-три, раз-два-три… Из далека долго, течёт река Волга. Нет, ни Волга, ни родная Казань не трогали каменное сердце при жизни, не тянется туда беспокойная душа после смерти. Обрублены слишком длинные корни — мешают прогулкам в небольшом чудном саду.
Рвутся нити, расползается ткань. Разлетелись лоскуты разноцветного одеяла в разные стороны. Придёт красивая румяная баба, возьмёт иглу да вмиг залатает то, что растрепал ненастный ветер? Впрочем, придёт ли…

2008—2009.

Оргкомитет конкурса