26.05.2008
Родилась в 1992 году. Закончила Красноярский литературный лицей. Публикации в журнале «День и ночь».
Мы подъезжаем к Енисейску. Надпись: «ЕНИСЕЙСКЪ — город-памятник».
Это действительно так. И дело даже не в том, что здесь много церквей, что здесь были в ссылке декабристы, а позже и архиепископ Лука… Но сам город, простые дома, люди… Все наполнено памятью, стариной, величием Русского Православного народа нашего!
Первый раз я была в Енисейске лет в пять. Совсем еще маленькая приехала в этот тихий городок с нашим православным детским хором «СОФИЯ». Сейчас не очень четко помню, где мы выступали, что пели… Да это и не важно. Осталось в памяти чувство необъяснимой радости и восторга…
Помню, как мы, совсем еще малыши, нашли в реке необычный, золотистый камень,
Опыта в практических делах у нас не было — и ничего под камень мы не подстелили, а взрослые в наши дела и игры не вмешивались. Самый старший из нас — Димка (тогда он казался мне таким большим и сильным, а
Надежда Михайловна не раз принимала нас с бабушкой у себя, когда мы приезжали в Енисейск… Одно из воспоминаний — вечер.
К Надежде Михайловне часто
Из всех временных жильцов Надежды Михайловны, я запомнила только одну девочку (или девушку) Иру. Помнится, ей было лет 19, а может я и ошибаюсь. Она у Надежды Михайловны и жила, и училась… Мы тогда уже нашли людей, которые сдавали дом за весьма символическую цену. Хотя жили мы и в другом месте, но я часто забегала в этот двухэтажный домик… хоть и маленькая была, но понимала — работа. Они писали, а я им вслух жития святых читала. Тогда я впервые и нашла свою святую — мученицу-отроковицу Василиссу. А через год Надежда Михайловна написала мне икону Святой Василиссы.
С Ирой мы постоянно вместе были, уж не знаю, что нас связывало — мне -7, ей — 19. Совсем разные, но времени мы вместе проводили много. И я ее очень полюбила, привыкла к ней, как к старшей сестре. Каждый день после обеда забегала за ней; если Ира была свободна — мы гуляли, играли «в мячик», я рассказывала ей
А потом к Надежде Михайловне приехали другие люди. И Ира жила у нас. Мы с ней и моей бабушкой шили из лоскутков большого медведя, он до сих пор живет у нас; по очереди мыли посуду.
Кончалось лето. Уехали мы из Енисейска. Сначала Ира. Потом — мы. Она тоже живет
Вообще в городе, а тем более в таком городке, как Енисейск, люди — самое важное. В Енисейске все друг друга знают. И это меня всегда удивляло и радовало. После делового, бегущего Красноярска, спокойная тишина Енисейска, доброта людей была… ну, как сказка! В которую я всегда стремилась попасть.
Первый раз «в сказку» я попала (приехала) с хором. Мы разместились в двух домах. Один — дом отца Николая (когда он уехал, в доме «поселилась» иконописная мастерская, а сейчас там живет псаломщица Светлана с тремя маленькими детьми) казался мне очень большим. Запомнились в доме
Сколько нас было? Маринка, Сима, Катя, Димка и я. Опять пятеро! Мы, кстати, все дружили, хоть Маринка и была старше меня на 6 лет. Нам было весело, мы придумывали
Симка подметала. Катя
Хор приехал на «Ракете». Мы ходили встречать: тетя Таня и тетя Ира, и нас, детей, пятеро. По дороге Симка упала и разодрала коленки и локоть. Тетя Таня (ее, и Маринкина мама) и Катя (лучшая Симина подруга) повели ее домой. Мы, заметно поредевшие, встретили хор. Пошли домой, на обратном пути встретили перебинтованную Симку и Катю.
Хор поселился в доме отца Николая. А мы той же компанией только с еще несколькими малышами жили наискосок от них. В двух маленьких домишках. Савва, Сенька, Ульянка с родителями — в одном домике. А в нашем — на веранде Полинка с мамой, и тетя Таня, а в комнате — Сима, Марина и мы с бабушкой. Помню, вечер, родителей нет, наверное,
Были у нас, конечно, и небольшие ссоры. Однажды Симка с Катей заупрямились — не стали мыть посуду, не помню, почему.
А у нас было строгое дежурство. И мы с Митькой, младшим братом Кати, мыли не в свою очередь. Нам было очень обидно, ужасно не хотелось мыть посуду, но еще меньше мы хотели, чтобы все переругались — поэтому и мыли. Лица у нас тогда, наверное, были очень «надутые», но все кончилось миром: девочки извинились, и дежурили три раза подряд!
Днем мы любили лежать на наваленных под продолжение крыши досках. Там всегда тенёк. Рядом с крышей проходили провода. Однажды я
Мы той же «первой» компанией любили играть больше всего. У нас были свои многосерийные игры. В «брошенных щенков» — самая любимая. В нее мы играли года три. Проигрывая разные сюжеты. От путешествия на плоту во время потопа, до смерти. И не надоедало! Играли мы и «в огород». Так называли мы ту игру, хотя ничего и не садили, а просто запускали
Помню, как в наш маленький домик мы с Димкой возили воду из колонки. Мы всегда ходили вдвоем. И толкали тележку с
Вечерами во дворе дома отца Николая разводили костер. Пекли картошку, прыгали через огонь, пока не видят взрослые. Включали музыку и танцевали. Устраивали шествие вокруг костра, воткнув зеленые ветки в одежду и волосы… Я боялась, когда много народу, хоть и нашего, но сидеть, забившись в уголок, мне не давали. Маринка и Настя брали меня за руки и кружили, а потом, когда водили хоровод, поставили меня между собой… За что я им до сих пор и благодарна — так бы испуганно и просидела все три недели в уголке. А благодаря им — перестала бояться и, наоборот, стала заводилой. Во всех играх, делах… Один раз разожгли такой костер, что прибежали соседи с ведрами — тушить пожар!
По утрам мы ходили на спортплощадку. И вместо зарядки соревновались, кто больше простоит «березкой», больше подтянется… Чаще всего побеждали Симка и Катя.
Днем были у нас концерты, а когда их не было — ездили на Кемь (речку), ходили купаться на Косу, маленькое озерцо.
Кстати, Косу для хора открыла я. Ушла гулять с соседскими ребятами, а они собрались купаться. Чтобы до Косы дойти, надо сначала по Енисею немного, она как бы на островке. Там брод есть и течение медленное… но мне не разрешали купаться без взрослых, поэтому через Енисей я не пошла. А ребята ушли, сказав: «Окунемся и назад. Жди!». Ну, я ждала.
Ездили мы и на Монастырское озеро. Видели землянки, в которых жили монахи. Сначала здесь жили два брата-монаха, а потом образовался монашеский скит. Их убили во времена церковных репрессий, зарубили в землянках, где монахи молились, и бросили тела в озеро. Тело одного брата не тонуло. Но стоило лишь подплыть к нему убийцам — оно ушло на дно. С тех пор вода в озере — красная, от крови невинно убиенных. А само озеро несколько лет не замерзало. И это в наши, сибирские морозы!
Выслушав это предание, пошли купаться. Вода и правда была красноватая. А дно — мягкое и песчаное, как монашеские рясы. Это звучит спокойно — «как монашеские рясы», а когда я встала на дно и посмотрела на воду, то просто вылетела в ужасе на берег, да и не я одна.
Действительно страшно было. Как же так? Жили люди, молились, славили Бога, радовались
Мы купались, но при малейшем движении воды, замирала и билась душа. Пожалуй, тогда ко мне впервые пришло понимание смерти.
В Енисейске я еще несколько раз задумывалась о смерти. Мы проходили мимо храма. С бабушкой, Димкой и его мамой — т. Мариной. Они зашли в храм. А я услышала знакомую мелодию — такое мы пели в храме. Я присоединилась к пению. Вскоре меня заметили поющие бабушки. Они поставили мне табуреточку, чтобы я была вровень со всем. Я оказалась у изголовья гроба. Так я впервые увидела мертвого человека. Сначала был просто… нет, не страх, скорее… неожиданность. Шок. Не ожидала. Потом я еще пела вместе со всеми, когда испуганная бабушка нашла и увела меня. Она думала, что мне страшно. А мне было не страшно, а… светло и печально. Меня не пугала возможность смерти. Я не верила в нее. Да и рано было бы.
А второй раз… было страшно. В храме стоял гроб. Три дня. Как и положено. Мы увидели его вечером перед похоронами. Эта бабушка жила при храме. Угощала неделю назад нас конфетами, а сейчас… Ее уже нет. Мы верили, что она уже в раю. Но где это? Непонятно и страшно. Мы смотрели на гроб. И молчали. Еще долго молчали, выйдя из храма.
Гроб стоял в Успенском соборе. Том самом «белом, красивом храме». Там мы пели и концертную программу, и отслужили несколько литургий. Запомнились рассказы батюшки об иконах, и о чудесах, происходивших у них. Все рассказы помнятся смутно, отрывками. Но один случай запомнился очень четко. Мы с хором пришли в храм, но не на службу. Зачем — не помню. В храме кроме нас никого не было. День был сумрачный, серый. В храме тоже был полумрак: свечи не горели. Мне, чтобы рассмотреть иконы, приходилось задирать головёнку высоко-высоко. На потолке я увидела свет. Такое пятно из света, круглоовальной формы. Я была… не знаю, как сказать. Здесь были и испуг, и трепет, и восторг, и, конечно, удивление, когда я показывала на него, а никто не видел. Этот свет был… сам по себе. Это не отражение солнца, а само светящееся изнутри. То чудо всегда вспоминается с тихой радостью.
Настоятель Успенского собора — отец Геннадий. Никогда я еще не встречала батюшку, столь горячо любимого всем приходом, такого доброго, мудрого, терпеливого. Впервые, в Енисейске я попала на его «воскресные» беседы. После утренней литургии в воскресение, все собираются в большой комнате рядом с крестильней, отец Геннадий читает
Первый раз была я на такой беседе в 5 лет… Тогда речь зашла о Страшном суде, я все внимательно слушала, и рисовала… Рисовала Страшный суд и распятие… Но страшного на рисунках не было — так искренне я верила, что все всегда хорошее и светлое, что даже черти получились у меня не страшными, а глупыми и смешными.
В Енисейске много храмов: Успенский собор, мужской и женский монастыри… Бывала я, конечно, во всех. В мужском монастыре ведет службу отец Себастьян. Люди приезжают к нему из разных городов на отчитку.
И все паломники стараются попасть к нему на службу. Побывала я и в женском монастыре. И узнала, что настоятель там — отец Александр. А ведь он был духовником нашего хора. Было это давно, но мы до сих пор вспоминаем о нем с любовью и благодарностью! Как он рассказывал нам, малышам, о Боге! Как умел заинтересовать!
Бывала я на службах во всех этих храмах, но Успенский собор остался самым родным. За многочисленные приезды я познакомилась почти со всем приходом. И теперь, когда приезжаю, чувствую себя, как дома, в своей семье…
Три последних наших с бабушкой приезда мы останавливаемся у Любовь Николаевны. Она — учитель рисования в Православной Гимназии и прихожанка Успенского Собора. Когда мы в поисках жилья обратились к отцу Геннадию (Фасту), он благословил нас на жительство именно к ней. Бабушка, как она сама потом рассказывала, тревожилась и сомневалась: «К незнакомому человеку? Жить? А как она это воспримет?».
А я нисколько не сомневалась. В Енисейске меня вообще никогда не оставляет чувство и вера в то, что все будет хорошо. А тут — благословение, так что же сомневаться? Но и опасения моей бабушки быстро развеялись:
Тогда она писала доску с правилами для мужского монастыря. Буквы были написаны, а следы карандаша нужно было стирать. Что и доверили мне. И пока Любовь Николаевна была на работе, я тоже работала — стирала карандаш так, чтобы не задеть краску. Это иногда не получалось, и я очень пугалась, но ничего страшного не случалось.
Любовь Николаевна очень эмоциональная. И когда нам в гимназии разрешили взять на вечер микроскоп, то… увидев хоботок комара, она удивилась и ужаснулась: «Какой страшный! Уууу, так и хочет укусить!». А крылышки рассматривала с восторгом — действительно, такая совершенная конструкция!
Кстати, я в начальных классах православной гимназии училась. То есть не в классах, а в классе — в третьем, да и то недели две. В нашем классе почти все ребята были из приюта. Но это ничуть не отражалось ни на их успеваемости, ни на отношениях. Не было никакой озлобленности, не было особого отличия между ними и нами, домашними. Только скудный, столовский обед они съедали с большим удовольствием, чем мы. Помню веселую, озорную Иришку, отличницу Дашу, сидевшую со мной за одной партой. Остальные имена и лица забылись, расплылись…
Гимназия стояла напротив дома Надежды Михайловны (мы тогда жили у нее). Рано утром, дело было зимой, я выходила на мороз и бежала до школы, очки, конечно, запотевали. А однажды я забыла их дома и ничего не видела. И Даша тихонько диктовала мне, что написано на доске. Но с этими девчонками мы
А вот с Машей — девочкой с соседней улицы — подружились. Познакомила меня с ней бабушка. Дело было летом, в первый наш «самостоятельный» приезд. Именно потому, что приезд самостоятельный, было мне скучно одной. А на соседней улице постоянно играли дети. Я, по характеру стеснительная, и подойти познакомиться не могу, страшно. Вот бабушка и привела меня к ним: «Возьмите поиграть». Взяли они меня, приняли в игру. Тех ребят не помню. Играли мы с ними мало. Зато на многие годы сдружились с Машей и ее двоюродной сестрой Катей. С ними я часто играла, ходили друг к другу в гости. Потом Катя
Помнится, были у них
К середине того лета Машкина улица разделилась на две половины: Наши и Враги. И мы вступили на тропу Большой Войны. Мастерили себе мечи и луки. Бегали с «пистолетами» — чаще всего сделанными из деревяшек или веток, или с водяными. Устраивали засады и честные, почти рыцарские поединки. Играли мы в это
Но Маше мама подарила щенка. Мы назвали его Плуто. И интерес к войне немного стих. Любили мы его очень, целые дни проводили вместе с ним: то в старом ошейнике новые дырки сделаем, чтобы головка не выскальзывала, то играем с ним, то гуляем, то пробуем дрессировать. Маша была его «мамой», а я — «крестной мамой», но потом мы решили, что это нелогично — ведь собак
Но чаще всего мы гуляли в сквере…
Этот сквер для меня, маленькой, был сказкой. Он примыкает к храму, выводит к колонке и дороге на Косу, обрывается склоном, заросшим травой и кустарниками (там так здорово прятаться и сидеть в засаде!), и начинается на улице, где живет Маша и где ведется Война. В этом скверике мы играли с Машкой и Ирой, играли с Плуто… Я гуляла там и с «хозяйской» собакой Динкой. Она была большая, породы эрдельтерьер, примерно одного со мной роста. Мы с ней гуляли, играли… а однажды большие мальчишки кинули палку, чтобы Динка ее принесла. Она побежала, а я, на поводке, полетела по земле коленями, животом за ней! А отпустить страшно — вдруг убежит. Так она меня через весь сквер и протащила…
А приехали мы в этом году в Енисейск, зашли к хозяевам (в домик напротив сквера), ставшими нам хорошими знакомыми за эти годы, а Динки нет. Украли собаку.
Я уже говорила, что сквер примыкал к Успенскому собору. А в храме меня в детстве больше всего интересовала и восхищала колокольня. Первый раз я побывала там с отцом Арсением. Его самого помню смутно, запомнилась черная, монашеская ряса, ласковые руки, веселые, немного озорные глаза. Помню, как он приходил к нам мыться в бане (мы жили у тех хозяев, у которых была Динка), отец Арсений был
Мне было страшно, но я не подавала виду и не отставала от своего старшего друга. Мы вставали рядом со столом, родители поднимались и мы пели молитву, а отец Арсений благословлял пищу…
С колокольни Успенского собора видно добрую половину Енисейска. Маленькая, я, конечно, смотрела через ограду колокольни, чтобы не выпасть (да и не достать было,
чтобы посмотреть через перила), и мне казалось, что отсюда начинается то ли сказка, то ли другой мир: дома, такие громадные на земле, здесь видны сразу и полностью, да еще и можно ухватить взглядом сразу несколько. Помню, первый раз мы поднялись туда хором… Сейчас думаю, как на такое решились наши родители и церковнослужители? Такой риск: на маленькой площадочке 30 детей от 5 до 12 лет… Многим хотелось дотронуться до колоколов, подергать за все канаты, привязанные к колоколам. Конечно, им этого не разрешили, но некоторые украдкой все равно трогали и держались…
Потом мы еще раз были на колокольне с Машей и Юрой.
За дело взялся сам звонарь. Как громко! Звук уходит
Юра… не помню, откуда он. Видимо, приезжал с паломниками. Жил он в гостинице при храме. Мы с ним часто играли, строили из веточек дома, рыли подземные ходы к ним. Смотрели, что делают послушники, иногда пытались им помочь, но это у нас плохо получалось. Мы не огорчались, бежали играть в сквер. Там опять — догоняжки, прятки… А потом он уехал. И я даже не знаю, из какого он города. И теперь навряд ли когда-нибудь узнаю.
Отец Арсений тоже уехал. Как я недавно узнала — в Усть-Каменогорск. Это — его родина. Но я запомнила его, как жителя Енисейска, как один из его образов.
Позже, я еще не раз бывала на колокольне. Благодаря общительности Любовь Николаевны, у которой мы жили, я познакомилась с Андреем, он пономарь Успенского собора. И несколько раз я поднималась с ним на колокольню, когда он звонил. Эти впечатления гораздо четче и яснее, чем те, первые. Почти вертикальная лестница, казавшаяся мне сначала неимоверно длинной, а позже (когда подросла) обычной. По ней трудно спускаться, и Андрей всегда подстраховывает меня. Но я ни разу не падала. На колокольне — сильный ветер! Но он…
Этим летом, когда я опять жила в Енисейске, на колокольне звонили девочки из
Андрей для меня — не только «способ» попасть на колокольню. За наши последние приезды, мы с ним… Ну, не знаю, можно ли это назвать «подружились» — с такой разницей в возрасте! Но… общались довольно-таки много. И он для меня очень дорогой человек. Пожалуй, первое, что всплывает в памяти при имени — «Андрей», это наш зимний поход в Троицкий монастырь.
Однажды, когда я была в Красноярске, нам задали сочинение о нашем времени. Я долго думала. И написала вот что: «Время, время… То
А вот Енисейск оно не пощадило. В этом городе нет многоэтажек, все домишки деревянные. На окнах русские наличники, такие, как в старину: белые, синие, малиновые.
Недавно в центре построили супермаркеты. И прелесть этого маленького,
Но я рассказываю о нашем походе. Все помещение Троицкого монастыря — в пыли, на полу — доски, обломки,
А за окном — наше время! С морозом, сугробами и куполами мужского монастыря! И мы стали спускаться. Хотя легко сказать — «спускаться»! — скорее скатываться! Благо, что Андрей шел первым! Я ежесекундно скатывалась на него! Казалось, ступенек здесь никогда не было, один склон из мешанины бетона и колотого (временем) кирпича. Стены узкие, они сжимают лестницу. Зато за них удобно держаться, упираться ладонями. Но все кирпичи шатаются, иногда вываливаются… Наконец, мы слезли-спустились-скатились. И пошли домой! По дороге мы с Андреем кидались снежками (лепить которые я не умела) и пытались свалить друг друга в сугроб. То есть я — пыталась, а Андрей, разумеется, без труда закатывал меня в снег… До дома мы добрались мокрые и счастливые!
Около монастыря мы нащелкали много кадров, но пленку, отданную в печать уже в Красноярске, засветила неопытная работница. Как мы жалели!.. — на пленке была фотография и северного сияния. Мы видели его, когда однажды часов в 9 (а зимой в это время уже очень темно) совершали традиционный «вылаз» на свежий воздух. Мы прогуливались по Ленина, вдоль берега, и вдруг замерли — на темном небе
Снаряжения у нас, разумеется, не было, а стены выламывать — варварство! Так и не побывали мы на колокольне. Зато вдоволь набродились по всему зданию! Представляете? В темноте по разрушенному, заколоченному монастырю… вот романтика! Я даже пожалела, что в монастыре точно нет привидений… Хотя с другой стороны… Мы, с перепугу, могли бы ноги переломать, среди всех этих досок, бревен и мусора! Обойдя всё это в последний раз, мы выбрались из монастыря.
Вылезать было совсем просто и не страшно! На улице также моросил дождик… Но мы не пошли сразу домой, а побродили еще вдоль берега Енисея… Было уже темно, но очень красиво — виднелась розовато-желтая полоска заката…
Когда мы развернулись назад, то увидели, как далеко ушли: в темноте далеко-далеко светились огоньки пристани. Я вспомнила, как около этой пристани, мы с хором в День Города Енисейска, бегали, играли, смотрели фейерверк. Этот фейерверк меня поразил! До этого я никогда такого не видела! Ракеты переливались, горели. В темной воде, казалось, тоже горели огни!
Наконец, мы вернулись домой. Бабушка и Любовь Николаевна уже волновались и посадили нас сначала отогреваться и пить чай, а потом подшивать журналы «Воскресная школа», которые они уже успели прочитать. Вскоре, Андрей ушел.
На следующее утро я поняла, что заболела. Ну, да… За приключения надо платить. Вечером пришел Андрей. Он
Просфору, подаренную Андреем, испекла просфирница Светлана. Я познакомилась с ней лишь этим летом. Она не только просфирница, но и отвечает за все «трапезные» дела в этом году. Отец Геннадий благословил меня помочь Светлане делать просфоры, но это только так говорится — помочь,
Тесто на просфоры заводится тугое, конечно, ведь надо, чтобы оно не расплывалось, а точно сохраняло заданную форму.
Мы прочитали молитву, перекрестились… Светлана дала мне разминать небольшой кусочек, а сама взяла большой. Я мяла его, мяла, но нужной «упругости» не достигла. Делать просфоры такой формы у меня вообще не получалось — они расползались в руках. Зато делать резаком «крышечки» и наносить рисунок печаткой мне очень нравилось! В процессе работы Светлана рассказывала мне о своей родине — Северо-Енисейске, о том, что жила она там, где добывают золото. Рассказала она, как ей несколько лет снился родник, у которого они с подружкой вместе играли еще в детстве. В Северо-Енисейске ей удалось побывать лишь в прошлом году. Там она встретила подругу детства Галину, они вместе пытались найти родник, но не нашли: их любимое место игр заросло, а на месте бывшего погреба растет черемуха… Видимо, заглох родник, а пока умирал, звал Светлану, снился ей… Просил о помощи.
Сейчас сын Светланы строит в Северо-Енисейске храм.
Еще рассказала мне она, как училась печь просфоры. Что не было у них в Енисейске просфирницы, а ездила она учиться в Лесосибирск. И там они целую ночь пекли просфоры, а потом Светлана вернулась в Енисейск, и уже здесь совершенствовала свое мастерство, — за разговорами время летело незаметно: в духовку уже отправились служебные просфоры, ждали своей очереди праздничные, Богородицыны — мы приехали перед самым Успением. От Светланы я ушла, когда она начала печь хлеб. — Мы с бабушкой договорились с отцом Геннадием встретиться и побеседовать.
Бабушка зашла за мной, и мы пошли в храм. Но отец Геннадий был занят, мы ждали его на скамейке возле трапезной. Как раз в это время в церковную гостиницу заселялись паломники из Минусинска и Абакана. Они приняли нас за местных, а мы хорошо знаем город, поэтому отвечали на все их вопросы. Это было забавно — сами приезжие, а говорим, как местные — хотя и не скрывали, что мы из Красноярска.
Отец Геннадий беседовал с
Кстати, в этот мой приезд, мне удивительно повезло! На следующий день после похода в монастырь к нам зашел отец Арсений!
Андрей, услышав от нас о нем, сказал, что он вчера заходил в храм! И обещал передать, как нам бы хотелось его видеть. И вот, на следующий день, отец Арсений действительно к нам зашел. Первый раз я видела его в «штатском», не в черной рясе иеромонаха. Да и видела я его последний раз… лет семь назад. Когда была совсем маленькой. Конечно,
Меня он помнит плохо — сначала вообще не вспомнил, но потом узнал мою бабушку, увидел мою фотографию тех лет, и тоже вспомнил. Конечно, я очень изменилась — дети быстро растут. Но и отец Арсений изменился. Когда батюшка ушел, я почувствовала себя совсем плохо. Болело все: руки, голова, шея… Я собиралась пойти на колокольню, Андрей обещал научить меня звонить, но так и не дошла, побоялась.
С приездом отца Арсения, чудеса не кончились. На следующий день после прихода отца Арсения, я болела. Не смогла даже встать, чтобы пойти на службу. А бабушка и Любовь Николаевна — пошли. Возвращаются они и говорят, что… Надежда Михайловна приехала! Еще одно чудо! Все говорили, что она надолго в Красноярске и здесь мы ее не застанем!
От радости я, кажется, выздоровела! Во всяком случае, бурно радовалась! Хотелось, чуть ли не сразу бежать к ней! Но… наверняка, Надежда Михайловна устала с дороги…
После вечерней, воскресной беседы, собрались мы у нее… С каким чувством входила я во двор, в дом, в комнаты! Если ко всему Енисейску я за эти дни попривыкла, то в этот дом, я входила, как в сказку… Сказку своего детства.
Здесь уже собралась вся иконописная. Дело в том, что Надежда Михайловна учит некоторых (с благословления отца Геннадия) писать иконы. И дома у нее временная иконописная мастерская. После той, первой, в которой я была совсем еще маленькой, иконописная была в доме отца Николая. Но сейчас там живет псаломщица Светлана с тремя маленькими детьми. Как мне хотелось, когда мы проходили мимо этого дома, зайти в такой знакомый двор, в дом, пробежать по лестнице на второй этаж, посидеть на ступеньках сараюшки, бывшей нашим «домиком», высунуться из окна.
Казалось, стоит зайти туда, и все оживет, вернется назад. Та, наша дружба, от которой не осталось ничего кроме памяти.
Тот день, когда мы с моим другом Димкой и сыном отца Геннадия Стефаном дрались подушками, а матушка Лидия, бабушка и тетя Марина (Димкина мама) разговаривали. Казалось, вернется натянутый между крыльцом и досками канат, по которому мы лазили на камбуз, чтобы поесть…
Кроме нас с Димкой, больше никто не находил удовольствия в обдирании рук об канат, добывая себе еду ТАКИМ способом. А нам — нравилось!
С Димкой же вдвоем ходили мы за козьим молоком к двум бабушкам, живущим, как нам казалось далеко-далеко, а наверное, близко — иначе нас одних бы не отпустили. Так вот, мы, ужасно гордые, оказанным нам доверием, совершаем длинное по нашим меркам путешествие. Знакомая калитка:
— Кто там?
— Мы за молоком! — и нам тут же отпирают. Мы идем в «козлятник». На полу — солома, перемешанная с «отходами производства», но нас это нисколько не волнует: мы носимся по сарайчику с козлятами на перегонки, а хозяйки доят коз.
У козликов мягонькая, приятная шерстка, а у коз — совсем не грозные, а гладкие, красивые рога. Козлята — забавные, такие смешные! — прыгают, бодаются, задираются… Наконец, наигравшись, мы получаем молоко, в
Отпев наш концерт, мы спешили домой, стараясь донести до своих молоко теплым — ведь остывшее молоко — горчит. Чаще всего нам это удавалось. Мы торопились, напрягали все наши силенки. Но если не получалось, то банка опустошалась медленно и с неохотой. И допивали мы тогда его с Димкой, морщась, но благодарные козочкам.
В доме у Надежды Михайловны все было так знакомо! Как будто и не уезжала я отсюда. Сама Надежда Михайловна все такая же добрая, рассудительная. Все так же много людей, желающих у нее пожить, поучиться. Вот и стол, за которым мы столько раз обедали! На стене полотенце, все то же, с надписью: «Был пост, будет и праздник!».
За этим столом я впервые попробовала клюкву, а когда Надежда Михайловна спросила:
— Ну, что, увидела Москву? — удивилась и начала есть ложку за ложкой, надеясь увидеть Москву, казавшуюся мне далеким, сказочным… Нет, даже не городом! — государством.
А вот и печка! Та самая теплая, почти родная печка!
За ней — лежанка, на которой зимой я так часто грелась и спала! Пожалуй, именно печка вспоминается мне дома, в Красноярске чаще всего. Но лишь в этот раз я узнала, что ее сложил странствующий монах Иоанн. Пришел он в Енисейск из Соловков. Пожил немного при храме. Спросил
А сын Надежды Михайловны — не только заведующий был тогда, но и председатель «Православной молодежи». Они не только молились, читали акафисты, но и ездили в лес, играли в чехарду, а еще… всем помогали. Помню, как это было с нами. Мы «Софией» приехали в Енисейск, у нас не было ничего… И послушники (эти ребята) принесли нам матрасы, соорудили лежанки, отыскали для нас и наладили несколько раскладушек (до этого мы спали на полу), организовали сбор одеял, подушек и прочего по всему городу! Собирал нам тогда одеяла весь Енисейск! Смутно их помню, тех ребят. Запомнился, пожалуй, только Сережа. Но… Хоть и не помню, спасибо большое этим ребятам! За их участие, доброту… Сейчас это уже взрослые люди, нет «Православной молодежи», но то лето, прожитое в радости и покое с Божьей помощью и их участием, осталось в памяти навсегда!
Это было давно, а сейчас, мы собрались за вроде бы маленький столик в доме Надежды Михайловны, но уместились за ним целых 9 человек. Под иконами сидел отец Арсений. Да, он тоже зашел сюда! Беседа завертелась удивительно быстро и интересно! — она то расходилась, и говорили сразу несколько человек своим слушателям, то сливалась воедино, и все внимательно слушали. Чаще всего все затихали, когда говорил отец Арсений! Еще бы! Все его так давно не видели! Так долго ничего о нем не знали!
А он рассказывал… По речи даже видно было, что он давно не был в Енисейске! У енисейцев даже речь
У отца Арсения говор «теплых» стран, видна в нем скорость, темперамент.
Но вот дело дошло до «разливки» чая и кофе. Отец Арсений попросил сначала чай, а потом кофе. Ему здесь холодно было, даже летом.
Чаю — накачаю,
Кофею — нагрохаю. В Енисейск поеду —
Заплачу и заохаю.
Все мои попытки выяснить, откуда это творчество, и почему в Енисейске надо «заплакать и заохать» не нашли ответа. Тетя Наташа сказала, что это местное народное творчество. Ну, что ж, пусть так…
Вспомнилось мне, как маленькая, забегала я к т. Наташе в трапезную. А она угощала меня морковкой, которую я очень не любила и никогда не ела, а тети Наташину грызла с удовольствием! Помню, что мы, ребятишки, из всех «церковных людей» (так мы маленькие называли прихожан) больше всех любили тетю Наташу. Но никогда не решались ей этого сказать, или подарить «каменную краску», как Надежде Михайловне.
Потом, когда мы приезжали в Енисейск вдвоем с бабушкой, я тоже всегда старалась держаться поближе к тете Наташе. Казалось, так лучше, защищеннее. Да и привязывалась я к ней с каждым разом, все сильнее, и сильнее. Недавно, уже живя в Красноярске, нашла я в своей сумке конфетку. Из Енисейска. Ее мне подарила тетя Наташа. Я не стала ее есть. И бабушке не давала. Не потому, что жалко… а… память. Когда еще я буду в Енисейске? Может через год? А может через
Пока я все это вспоминала, за столом продолжалась беседа. Все обменивались вопросами — так давно не собирались все вместе! Тетя Наташа, глядя на кофейник, рассказала о своей кофемолке, которой 81 год!
Конечно, мне тут же вспомнился рассказ Светланы, о сите своей прапрабабушки, в котором она до сих пор просеивает муку для просфор, и о скалке, которую в начале
Перед тем, как мы сели пить чай, случилась еще одна интересная история, я забыла ее упомянуть, но теперь расскажу.
Надежда Михайловна живет в двухэтажном доме. И отец Арсений, и я, редко бываем в Енисейске, и, конечно, пытались все сфотографировать, увезти с собой частичку Енисейска. А в Енисейске — домики. Вот и решили мы с отцом Арсением залезть на чердак, где есть окно и сфотографировать Енисейск. Отец Арсений был в рясе, я в белой кофте и юбке.
Конечно, никто нас не пустил на пыльный чердак в такой одежде. Надежда Михайловна выдала нам рабочую одежду. И вот — мы лезем. Первой полезла я, на разведку. Почти сразу за мной поднялся и батюшка. На чердаке действительно очень много пыли. А на крышу выйти — мы побоялись. Слишком уж непрочной она казалась. Окно, вопреки словам Надежды Михайловны было всего одно. Я
Вниз мы спустились весьма живописно-пыльные. И поскорее переоделись в свою одежду. После чего и сели пить чай.
После чая, мы начали расходиться. Но происходило это очень долго.
Мы всё фотографировались, говорили, не могли расстаться даже до завтра…
Наконец, разошлись.
Мы с Любовь Николаевной и бабушкой пошли домой мимо храма. (Надежда Михайловна живет от собора наискосок). В темноте заметили Андрея, окликнули его, и он вскоре при соединился к нам.
Дома он включил видик и показал нам кассету, записанную В.В. Величко…
Фильм снят почти профессионально, называется «Зимний Енисейск»… А еще на кассете записаны просто этюды, зарисовки Енисейска… До того красиво и интересно: старичок
чистит крышу, и вдруг снег обваливается! — старичок летит прямо в сугроб! — хорошо, не высоко… Раннее утро — морозная дымка, а сквозь нее — солнце!
Странно так. Человека уже нет, а его записи, вот они. С нами. Красивые.
Есть и еще в Енисейске память о тех, кого уже нет в этом мире… Эта память — не только в сердцах. Память — и в предметах ими сделанных… Например, полотенца Люды Грачевой… Впервые я их увидела на праздник Успения.
На многих праздниках церковных я в Енисейске была, но на Успении — ни разу! Подготовка к нему началась с понедельника (праздник был в воскресение). В этот год на Успение выпадал День Рождения бабы Шуры — так её зовет почти всё «младшее поколение», а «старшее» — тетей Шурой… Кажется, что в Енисейске она была всегда… Что не может быть Енисейска без нее… В пятницу в крестильне плели венок… Цветы и травы для венка приносили прихожане… У нас, живших у Любовь Николаевны, не было сада — да и у нее не было… Были — комнатные цветы. И мы остригли аспарагус, принесли его в храм… Венок на плащаницу возлагали матушка Василисса и Татьяна.
Плащаница сразу стала таинственной, на темном покрове — яркие цветы… В пятницу же или в субботу — не помню точно, Светлана пекла хлеб… Я видела, как она замешивает тесто, но не видела, как печет… Вечером в субботу пошли мы все на исповедь — очиститься перед праздником… А утром стоять на службе было некогда — мы «готовили стол», ну, готовили мы, конечно, не сам стол. А праздничную трапезу. Помогала, разумеется, и я. Резать фрукты, украшать стол… Пришли мы в трапезную к началу службы — еще не было и девяти. А Светлана уже готовила во всю. Такое чувство, что она со вчерашнего дня отсюда и не уходила… Мы включились в процесс. Дел было много, казалось, что ничего не успеваем, но успели все… На причастие мы чуть не опоздали… Но зато, какой радостью было причаститься в этот день! В храме заканчивалась служба… Мы ставили на стол последнее — фрукты, пироги и квас, приготовленный собственноручно Марией Тихоновной.
Мария Тихоновна не только великолепно готовит квас, но и шьет ризы… Во время подготовки к празднику она была как бы «за старшего», в «отделе сервировки стола», а в «отделе приготовления» больше всех потрудилась и постаралась, конечно, Светлана.
Наконец, в крестилку, переделанную на Успение в трапезную, стали входить люди, рассаживаться, сдвигать стулья, усаживаться теснее, чтобы всем места хватило… Но всем, конечно, не хватило, и получилось две смены. Никто
За столом — поздравляли тетю Шуру, вспоминали всю жизнь с ней, интересные случаи, из жизни не только тети Шуры, но и прихода.
Вспомнила матушка Лидия, как только приехали они в Енисейск с отцом Геннадием, как показалось им сначала неуютно в Енисейске. И как помогала им тетя Шура. Как нянчила их детей, тогда еще маленьких, а сейчас очень больших (их в семье пять)… Как однажды вела их к матушке (откуда — не помню) и везла на санках Тавифу, холодно было, зима, оглянулась — а Тавифы — нет! Побежала искать…
Сама Тавифа сидит тут же — и смеется… Много-много воспоминаний…
Отец Геннадий читает поздравительную открытку, матушка Лидия дарит тете Шуре торт… Этого торта хватило всем, но по маленькому кусочку… Тут же на столе появились пироги, приготовленные Светланой и ее помощницами… Фрукты — много-много! И даже арбуз!
Разговор немного отошел от именинницы… Заговорили о приходе… И тут речь зашла как раз о полотенцах… Их показала всем нам Мария Тихоновна… Вышитые Людой Грачевой… День Успения был не только праздником здесь, но и днем памяти двух Людмил (Лебедевой и Грачевой), они ушли в праздник Успения в разные года, но обеим было сорок лет…
Полотенце… Желтое, пожалуй, даже — золотое! Сверкает, переливается! А человека нет… Опять нет… Каждый шаг в Енисейске — память…
После праздника Успения пошли мы с бабушкой до нашей знакомой (самой давней знакомой в Енисейске) бабы Наташи. Когда я вижу ее — сразу вспоминаю тот, первый приезд в Енисейск с хором… Именно бабушка Наташа помогла нам снять домик, когда оказалось, что в доме отца Николая всему хору места не хватит… Именно она поила нас парным молоком, показывала нам, городским малышам, корову, теленка, давала подержать ягненка в руки…
Но ягнята — это уже позже, когда мы приезжали в Енисейск вдвоем… Я и брала их на руки, бегала за ними, гладила, ласкала… Это такое мягкое, теплое, почти горячее чудо!
Такой доверчивый, такой маленький, хоть и тяжелый! Была у бабушки Наташи в хозяйстве и собака Ветка… Лаяла она угрожающе, но старая уже —
Был в хозяйстве и сеновал…
Вот уж
А еще с бабушкой Наташей живет деда Миша… Он хоть и суровый на вид, но я его не боялась…
Еще был случай с катанием… Когда я еще не знала Машу, а хор уже уехал, я скучала. А к бабушке Наташе приехали две племянницы… Им было лет по девять. Ну, а мне — пять. Мы вместе играли… А однажды они раздобыли
Саму бабушку Наташу мы тоже искренне любили. В детстве помню, прибежишь к ней, «в гости», она и парным молочком напоит, и коровку покажет, и козочку разрешит погладить… А для детей это такое чудо! Особенно для городских… До сих пор, едем мы с хором куда-нибудь мимо деревни, увидят наши ребята — коров или лошадей — столько восторга! А если с ними еще и малыши: телята, жеребята… В этот приезд в Енисейск мы не нашли у бабушки Наташи никакого хозяйства… Говорит, что трудно уже «ходить» за ними стало… Но тут же прибавляет, что
Помню, как мы жили у бабушки Наташи на втором этаже, утром еще сплю, а Барсик придет и мяукает: погладь меня!
Каждый уголок этого дома знаком мне с детства… Каждый предмет, каждая книжка… Закрываю глаза здесь, в Красноярске, и вижу все в подробностях, как будто и не уезжала из Енисейска…
И вот опять прощаюсь с Енисейском… обхожу знакомые места… Просто — гуляю. Деревянные домики… На сложенных возле дороги досках (не успели занести во двор) скачут воробушки.
Они не боятся людей, а только кошек и машин… Разглядываю их… — красивые, забавные, и не серые вовсе, а пестрые… Вот Троицкий монастырь — хотели ведь сходить туда еще раз… Не успели. Вот Успенский собор… Рядом — домик Надежды Михайловны. Мы еще зайдем попрощаться… Запрокидываю голову — и вижу колокольню Мужского монастыря… Везде — везде храмы! Таким я прощаюсь сегодня с Енисейском… С теплым, искренним, настоящим…
Дома перебираю дневники, которые вела в Енисейске… Вот эта тетрадка — писала этим летом, когда плавали мы с хором на теплоходе с миссией до Дудинки. Хор уже не тот… Почти никого нет из старого состава, с которым мы были здесь
«25.06.
Оказывается, в Енисейск мы пойдем только в одиннадцать, а подъем — в семь тридцать. Отслужили утренний молебен. Потом все „миссионеры“ пошли крестным ходом, а мы остались репетировать. Я смотрела на встречающих теплоход со второй палубы, увидела матушку Лидию, мне очень хотелось на берег, пробежать по родному Енисейску! Но дисциплина… Наконец, мы сошли на берег. И чинно пошли в Культурный центр. От набережной по прямой вышли к площади, на которой я столько раз играла! Свернули на Ленина. Культурный Центр находится через дом от домика Любовь Николаевны. Как меня потянуло туда, но… концерт! после концерта, я как можно быстрее оделась и скорее к Любовь Николаевне! Бегом через знакомый двор! По лестнице… Стук в „родную“ дверь! Сердце бешено колотится! Но… там никого нет. Конечно, Любовь Николаевна наверняка в храме. В соседнюю дверь — там два года назад жила Айгуль с Гуленькой. Но… их тоже нет. Может быть, уехали в Азербайджан? Собирались же на родину. Из третьей двери слышатся голоса. Я стучусь — там живет Нина Матвеевна. Распахивается дверь! — она меня узнала! Расспросы, расспросы… Я спрашиваю ее, она — меня. Оказывается, Гуленька с родителями уехали в Азербайджан, но только на два месяца. Жаль, что я их не увижу.
Нина Матвеевна хочет напоить меня чаем… Мне надо бы возвращаться на теплоход, но… Так не хочется уходить из знакомой уютной комнаты… пьем чай, разговариваем… Уходить не хочется, но надо. (…)
Мы с Мариной Геннадьевной (Димкиной мамой) пошли погулять по городу… У нас был всего час. Мало, очень мало! Мы шли по тихим уютным улочкам… Вспоминали, как мы первый раз, все друзья, ездили в Енисейск… У меня было чувство, что все это — сон…
Мы пришли в Успенский собор. Все сестры были в трапезной — к нам вышла тетя Наташа… Помню, как маленькой забегала я к ней в трапезную (тогда тетя Наташа была „ответственной за трапезу“), и она угощала меня морковкой, которую я
Еще я успела сбегать к своей подружке — она живет через дом от храма… Выбегаю со двора храма — слева — домик Надежды Михайловны. Я уже знаю, что она уехала в Красноярск, по
Вот и Машкин дом… Мне вдруг стало немного страшно — вдруг они здесь уже не живут? Или, еще хуже — вдруг забыли? — ведь столько времени прошло… Я преодолела робость. Хотела постучаться в калитку, но… ведь калитка у них всегда открыта, а стучаться нужно в сенях… (…)
Меня не забыли! Но… сегодня День Молодежи и Маша уехала на Кемь… Жаль… Я поговорила с ее мамой о наших знакомых… Пора…
Грустно уходить отсюда…»
Оргкомитет конкурса