13.07.2007
Родилась в 1970 г. в Томске. Окончила в 1992 г. экономический факультет Томского государственного университета, в 2003 г. — Высшие литературные курсы при Литературном институте им. Горького. Работала научным сотрудником, специалистом по рекламе и PR, редактором, журналистом, литературным экспертом. В настоящее время — редактор книжного приложения «
Сегодня стол стоять устал
В позиции «Замри!»
Он на четыре лапы встал
И подошел к двери.
Совсем тихонечко нажал
И — на тебе! — открыл.
Стремглав по лестнице сбежал,
Не трогая перил.
Он в мир вбежал, как в общий двор —
Огромный и ничей,
Нарушив тайный уговор
О логике вещей.
И понял мир, что вдруг устал
На трех китах лежать.
Он на четыре лапы встал…
Куда ему бежать?
Мир плывет на черепахе
По течению реки.
Вековые рыбы в страхе
Прячут морды в тростники.
Крутит нить слепая пряха,
И векам утрачен счет.
Мир плывет на черепахе.
Лета медленно течет.
Каждый охотник
имеет ружье,
песика Джека,
четыре жены
и речку, в которой
стирать белье
с одной стороны —
и с другой стороны.
Каждый охотник
имеет нож —
Джека верней
и острей стекла.
Им пополам
рассекает дождь
и в лезвия смотрит,
как в зеркала.
Каждый охотник,
прикрыв глаза
и погружаясь
в пучины сна,
желает знать:
а) где сидит фазан,
и б) с кем изменит
вторая жена.
Каждый захочет
умом постичь,
слушая песню
«Шумел камыш»,
кто ты — охотник,
собака, дичь?
И на какой
стороне стоишь?
Когда шуршит лесная тварь,
Сбивается в толпу,
То человек и зверь, и царь —
Выходит на тропу.
Вот он проходит — друг и волк —
По лунной стороне.
Он, безусловно, знает толк
В объявленной войне.
Куриный бог, небесный червь,
Он зрит благую цель
И оголенный прячет нерв
В оптический прицел.
Он мародер и санитар
В проекции земной.
Он слишком стар, он слишком стар
Для мира под луной.
Человек меняет кожу.
Человек, состроив рожу,
Залезает осторожно
В надлежащую волну.
Меж глухими берегами
Бьет озябшими ногами,
Бьет озябшими руками,
Не хотя идти ко дну.
Дальше всякое бывает.
Иногда он выплывает
И свободно оживает
В жаркой россыпи песков.
А когда к покою клонит,
Он еще свободней тонет
И тихонько ждет в затоне
Невезучих рыбаков.
Деревья вырастают в корабли.
Их ждут пираты, рифы и муссоны.
Их ждут немолодые Робинзоны,
Забытые в синеющей дали.
Когда молчит усталый океан,
Когда и счет потерян календарный,
На горизонте парус легендарный —
Смятенный призрак, зрительный обман —
Растет и тает в зеркале игры…
И Робинзоны спят и не услышат,
О чем шумят под общей звездной крышей
Тугие корабельные боры…
Скалистый берег — птичий рай.
Вскипают чайки на волне
И ветру молятся: «Сыграй
На самой тоненькой струне!»
А он стараться рад и сам,
Да вот беда: за сотни лет
Привык к тяжелым парусам,
А парусов в помине нет.
Для тварей подводных, подледных, небесных —
простая молитва и гимн повсеместный,
языческий сон, мимолетная явь,
затменье, безмолвие, небыль…
И Солнце на запад пускается вплавь
по зыбкому звездному небу.
Небесные Рыбы пророчат дорогу,
и волглый рассвет подступает к порогам…
Русалки, ведуньи, волхвы, вещуны
немеют пред огненным оком,
и тает мерцающий остров Луны
в надзвездном пространстве высоком.
И звездною пеной Стрельцы, метеоры
рисуют мгновенно простые узоры…
Но кто их значенье однажды постиг,
и кто перевел их вселенский язык
на музыку лунную вскоре?
Качались планеты, звенели пески,
и мертвое Солнце несли рыбаки
по кромке небесного моря…
Вечер на землю.
Снег на дома.
Серые лица.
Тысячи верст вековая зима
Длится и длится.
Тысячи лет от сумы до тюрьмы —
Вдаль до погоста —
Серого времени серой зимы
Лишние гости.
Серое время по лицам людей —
Серой рукою…
Тише, ямщик, не гони лошадей —
Время такое…
Стрекозьи женщины с глазами золотыми
Летят в луга ленивые, льняные.
Июль лесные впитывает соки,
Скользит в траве по нитке дождевой.
Стрекозьи женщины стрекочут, как сороки.
Сквозь сумрак с исчезающей листвой
Дрожит дорога.
Догорают тени.
Влекомые приливами луны,
Стрекозьи женщины рисуют сновиденья
И видят сны.
Я бездарна, я ленива.
Как медуза до прилива,
Засыпаю на ходу,
Изрекаю ерунду.
Я такая, я сякая,
Я другой страны не знаю.
Кроме еgо своего
Не желаю ничего.
То мне грустно, то мне гнусно.
Я глупа, как лист капустный,
Для тебя равна нулю.
…Все равно себя люблю!
Джентльмены желают блондинок,
обутых в высокий ботинок,
однако и этих и тех,
увы, не хватает на всех.
И кто ж остается брюнетке,
когда джентльмены так редки, —
какой-нибудь дворник с метлой —
небритый, голодный и злой?
У реки пасется стадо.
Тишина, покой и мир.
За дворцовою оградой
Ходит бравый кирасир.
Взглядом он косит налево,
Да не всуе, не вотще:
Он смущает королеву
В горностаевом плаще.
Та сидит на возвышенье
И краснеет горячо.
Прегрешенья, повышенья
Иль чего-нибудь еще
Кирасир желает бравый,
Только вслух — ни бе ни ме…
Мало ль что бывает, право,
У мужчины на уме!
Косых лучей сумятица
В зеленых деревах.
Мы — Робинзон и Пятница
На диких островах.
Морская каракатица —
чудное существо!
Мы — Робинзон и Пятница,
И больше — никого.
Волна в испуге пятится,
Обжегшись о песок.
Мы — Робинзон и Пятница,
Наш плот из двух досок.
Лениво время тянется,
То вниз ползет, то вверх.
Корабль будет в пятницу —
За дождичком в четверг.
Лето вечернее. Запах. Заборы.
Радиоволнами плещет Дунай.
Двое с коробками. Видимо, воры
Видеотехники класса «Фунай».
Нет бы лететь стрекозой над лугами!
Быть человеком обрыдло уже!
Женщина в белом. С такими ногами
Кошек ночами пугать в парандже.
Берег речной. Разомлевшие тушки
Без плавников, без хвостов и без крыл.
Вот Александр Сергеевич Пушкин
Лето поэтому и не любил.
Я — поэт. Терзаю лиру.
Вопль ее не заглушить.
Но о чем поведать миру,
Не могу еще решить.
Вот привязан к батарее
Свежепойманный Пегас.
Я кормежки не жалею:
Жуй, коняшка, ананас!
Может, нынче ананасы
У Пегасов не в чести,
Только он меня к Парнасу
Не торопится везти.
Смотрит искоса, скотина,
И мотает головой.
Стегануть бы хворостиной!
Впрочем, ладно, черт с тобой.
Уноси свои копыта,
Крупный нерогатый скот.
…У меня окно открыто —
Может, Муза забредет.
Поэзия должна быть глуповата
а lа абориген протектората,
акына песнь, что сотрясает степь
в вакхическом экстазе и азарте —
как юный кот в благословенном марте,
посаженный на будничную цепь,
чье злато далеко не высшей пробы…
Поэзия должна быть как амеба
на плоскости тетрадного листа —
нехитрой. И пиитовым твореньям
пристало не эфирное паренье,
а свежесть чувств — святая простота.
К чему поэтам донные глубины:
им дактиль, птеродактиль — все едино;
условностями можно пренебречь.
Слова летят и бьются о цезуры,
и смотрит изумленная цензура,
куда заводит пламенная речь.
Без тонкостей и колкостей особых
твори, поэт, выдумывай и пробуй
с улыбкой на физическом лице.
А если оказалось не по вкусу,
зови в подмогу ветреную Музу,
Пегаса, Аполлона и еtс.
Оргкомитет конкурса