09.07.2007
Родилась в Александровском централе под Иркутском. Окончила Красноярский медицинский институт. Работала детским врачом. Печаталась в газете «Красноярский комсомолец», в журнале «День и ночь». Лауреат премии фонда имени В. П. Астафьева за книгу стихов «Собор». Ниже приводятся стихи Е. Семеновой из первого сборника лауреатов фонда, год издания 2005.
***
Уловки, капканы, силки, мышеловки и сети.
Авось, заглядится, оступится и не заметит.
Авось, не развяжет, не вырвется, просто устанет…
И есть ли на свете подлее и слаще желанья?
И есть ли на свете мудрее, позорней охота?
Как не было гонки жесточе — до хрипа, до рвоты.
Но вот добиваешься — твой. Покорен и доволен.
Доволен тобою, судьбою, изменой, неволей.
Он дичью не пахнет. В нем гаснет и голод и гонор.
А мышцы твои уже требуют нового гона.
И требует боли душа, и усталости — тело.
Взгляни на него, ужасайся — такого хотела?
И снова; капканы и ямы, силки, мышеловки —
Бессонным, бессменным, бессмертным, беспомощным ловчим.
А
Невстреченный твой и нежданный жестокий охотник…
***
Пустая, юная, сквозная
На пляже спишь.
Юлит июнь,
Довольный тем, что ты не знаешь
Судьбу вечернюю свою.
Ползет жучок, как на работу.
На позолоченный живот.
А над тобой хохочет
Рукою зажимая рот.
Ему смешны твои колючки,
Твои мурашки и шипы.
Он доведет тебя до ручки,
Внушая правила борьбы,
В которой ты имеешь фору —
Свои шестнадцать…
Спи дитя.
Твои глаза целует форвард.
Проснешься — щепки полетят!
Спи; неумеха., спи, уродка —
(как это видно с высоты!..) —
в тени мужского благородства
и бесполезной доброты.
Он над тобой стоит, как знамя —
Бойцу, солдатику — держись!
Спи.
Между вашими телами
Зазор величиною в жизнь.
Северо-запад
Закрою глаза — и ветер сметает явь.
Тот берег, куда не добраться ни в брод, ни вплавь,
Куда залетает душа, как к себе домой,
Где людям известен пот, но не ведом зной,
Тот берег — плавник акулий в моем мозгу.
И я никогда расстаться с ним не смогу.
Там
На мокрых ботинках водоросли, чешуя.
В тумане вздыхает шхуна, блестит причал.
Я чувствую кроме счастья еще печаль.
Рыбак на ходу разводит ладони вширь,
Как будто бы хочет обнять не меня, а мир.
Он рыжеволос и тяжел, его свитер груб,
Но много грубее шагреневый оттиск губ.
Его поцелуй я несу домой, как цветок.
Цветов на этой земле не сажал никто.
Он трогает спящих детей, не дыша, легко.
А дети у нас — белесые, как молоко,
Почти одногодки — Герда и Кай, ведь так
Люди на северном острове думают о цветах.
Вырастить жизнь здесь, похоже, нельзя нигде,
Кроме как в женском, ласковом животе.
Рыбак умывается, ест, пригубит вина.
Потом омывает, качает меня волна,
Так шторм забивает в раковину песок,
И пахнет соленой рыбой его висок…
Мне снится другая жизнь, параллельный мир.
Не этот, истертый мною уже до дыр,
В котором тоску наводит пейзаж в окне,
В котором ни слез, ни боли, ни моря нет.
Пускай континента остов на букву «аз»
Не сводит с меня лукавых косящих глаз.
Ему не узнать о тайной моей любви,
Соленые гены викингов спят в крови.
И северный остров, где никогда не быть,
Которую ночь меня заставляет плыть
В былое, а может — в грядущее. Курс — норд-вест.
Где врыт в каменистую землю мой крест, мой крест…
***
К сорока приходится воровать,
Мухлевать, выкраивать, укрывать.
Даже если хлеб у тебя и кров,
Даже если выводок твой здоров,
И порой скрипит по ночам кровать,
Все равно приходится воровать.
От послушной девочки к сорока
Не осталось гибкого позвонка.
Если что и дарит зеркальный ад,
То прямую спину и цепкий взгляд,
Да еще в литом серебре рука —
Не по нраву золото к сорока.
Не по нраву ясный собор небес,
Манит буреломами темный лес,
В коем запах страсти еще острей
Чует волчий вырез твоих ноздрей,
В коем дарит дрожь потрохам твоим
Ангел с грешным именем Херувим.
Притупились когти, слова, клыки,
Да и вся ты просто — комок тоски,
Но сгребаешь волоком в уголок
То, чего другим уготовил рок,
Зарываешь в памяти сучий клад.
К сорока приходится воровать.
К сорока срываются, жгут срока,
Над судьбой кучкуются облака,
И
Собирай коллекцию мертвых душ
И пакуй багаж по дороге в ад.
К сорока приходится воровать.
***
Вторая колючим гребнем дерет вороные патлы.
У нее разбитные бедра и худенькие лопатки.
Она просыпается в полдень, к полуночи чистит зубы.
Потому что могут быть гости — вампиры, маги, суккубы.
Она постигла науку клевать избранникам нервы,
Она и правда не помнит, кто у нее был первым,
Но том, как горчит полынью мужская верность,
Она узнает мгновенно по вкусу спермы.
Ее давно ничего не мучит и не морочит.
Она никому не дает, но часто берет, что хочет.
И ей наплевать, чем рознится день от ночи,
Потому что дух ее прочен, а взгляд порочен.
Но порой она пишет и никого не слышит.
Она пашет, неровно дышит и жаром пышет.
А когда, наконец, прольется нездешней влагой,
Я тихонько целую ее слезу на бумаге…
Я теперь посещаю редко ее владенья,
Потому что туда не попасть за большие деньги,
Потому что старею, и страшно лишиться крова,
Потому что во мне осталось так мало крови.
А еще я боюсь застукать мою Вторую
За каким-нибудь делом помимо строчек и поцелуев —
За шитьем, вязаньем, а может, за годы эти
У моей Второй в подоле заблудились дети.
Лучше ей умереть, ибо хуже тоски и смерти
Эта сытая жизнь, словно взятка в тугом конверте,
Эти глухонемые дни без любви и веры.
Лучше ей умереть, чем стать не Второй, а Первой.
***
Безжалостное время на дворе.
Как холодно в моем монастыре!
Остыли камни, перемерз ручей,
И птица умирает на плече
Серебряного Будды, и язык
К смиренному молчанию привык.
В моей постылой келье бродит смерть.
В углу белеет шелковый конверт.
Случайный гость, прекрасный мандарин
Прислал свои последние дары.
В конверте пресыщение, тоска,
Печалью дышит каждая строка.
Я не могу ничем ему помочь,
Поскольку знаю, что такое ночь,
Глухая тьма, где плачет третий глаз,
Где жизнь — всего лишь тягостный балласт
Для вечности, ее седых равнин,
Где навсегда пересыхает Инь.
***
Ничего не было.
Ничего нет.
Ничего не будет.
Только это небо, вечерний свет, одинокий Будда.
И затылок — мальчишеский, стриженый, с ложбинкой до позвонка.
Позади рассвет, впереди закат.
Ничего не будет, кроме безнадеги тягучих дней,
Кроме этой жажды соленой в крови моей,
Кроме мимолетного искушенья, смешенья рас,
Кроме этих темных болотных, тревожных глаз.
Три юаня с дырочкой брошу о камень — дзинь!
Гексограмму «Жертвенник» мне выдает
Рвется ожерелье разменных моих монет.
О любви не слова, тем паче ее и нет.
Нет в тебе, о, Будда, а главное — нет во мне.
Бабочки сгорают в вечернем твоем огне,
А моя стихия — губительная вода.
Ничего не будет — надолго и навсегда.
В Поднебесной осень, и нежность моя легка,
Желтою рекою плывет она в облака.
Одинокий Будда, нам не одолеть Тибет.
Наслаждайся миром, в котором желаний нет.
***
Олегу
Говорю без затей.
Пора подвести итог:
Ты дороже детей.
За это накажет Бог.
Мать сдается жене.
В доме ликует плоть.
Дети — вовне,
Ты — во мне.
За это казнит Господь.
Мальчик, девочка — им
Никогда не понять.
Ты — сильнее любим.
Взять — важнее, чем дать.
Что кладу на весы?
Всевышний не ожидал,
Что не дочь, и не сын,
Ты — его лучший дар.
***
Светлая женщина с черной кровью,
Липкой, как сажа, густой, как мед.
Марево крыльев ее махровых
Не вознесет, а к земле пригнет.
Женщину эту томит кручина —
Ей никогда не бывать одной,
К ней на земле ни один мужчина
Не поворачивался спиной.
Ей никогда не изведать боли
Собственной, только чужую боль.
Ей суждено загонять в неволю,
Сманивать светом в свою юдоль.
Ей суждено убивать любовью.
Не потому ли который год
Светлая женщина с черной кровью
Ищет того, кто ее убьет.
***
— Дедушка, дедушка, пусти переночевать!
— Дорогие дети, вас сотни душ!
Что мне с вами делать — моя кровать
Выдержит от силы одного, двух.
— Дедушка, а дедушка, мы хотим пить!
— Милые, вода внизу, на земле.
Вас бы не мешало дождем умыть,
Экие чумазые — в крови, в золе…
— Дедушка, а дедушка, как тебя звать?
—
Только зачем вам об этом знать,
Я и сам запутался в именах.
Много на планете людей и стран,
Кличет меня всюду живая плоть.
— Дедушка, а знаешь, есть город Беслан?
Мы к тебе оттуда пришли, Господь.
У Мадины пуля снесла лицо,
Ахсарбек осколок принес в груди,
Саша умер с мамой, Руслан — с отцом,
Азамату хуже — он здесь один.
Зара и Казбек превратились в пыль,
От Сережки вовсе осталась тень.
Дедушка, а дедушка, где ты был,
Когда убивали твоих детей?
Нам всегда внушали — ты суперстар,
Молятся тебе двадцать первый век…
— Дольше, дорогие. Я так же стар,
Как мое животное — Человек.
Уследить за ним не хватает сил.
Проходите, милые, я вам рад.
Будет прибавление в небеси —
Ангелов-аланов святая рать.
— Дедушка, а дедушка, ты не плачь.
Ты не виноват, что земля в огне!
— Дорогие дети, я ваш палач.
Знаю — не последние вы ко мне…
7 сентября 2005 года.
Оргкомитет конкурса